— Хотите пить? — спросила её Анна Сергеевна и взяла стакан, стоявший на маленьком столике. Юлиана качнула головой на невероятно тонкой жилистой шее.
— Нет, моя дорогая. Я знаю, что сказал доктор.
Анна попыталась улыбнуться.
— Он сказал, что вам следует остаться здесь и полечиться. Через месяц мы вернёмся за вами.
Губы Юлианы свела судорога.
— Это смешно слышать, — прошептала она. — Через месяц меня не станет. Но я желаю вам, чтобы вы сделали всё, о чём мы с вами мечтали.
— Вы ошибаетесь… — попыталась возразить княгиня, но Юлиана слабо пошевелила рукой.
— Не нужно меня обманывать, дорогая. И ещё я прошу, чтобы вы позаботились о Жюли. У неё никого нет, кроме меня и Франца. Будьте ей второй матерью.
Анна сжала холодные как лёд руки подруги.
— Да, да, я обещаю! — горячо сказала она. — Ваша дочь не останется без средств. Я заберу Жюли в своё имение в Кореизе и завещаю его ей.
— Зачем? — слабо поинтересовалась Юлиана.
— У меня много имений, — пояснила Анна. — Если я отдам Кореиз своему супругу, он проиграет его в карты. Так пускай им владеет порядочная семья. Я буду следить за судьбой Жюли, словно это моя родная дочь.
Из запавших глаз баронессы скатились две слезы и легли в глубокие морщины на жёлтых щеках.
— Спасибо, — сказала она. — О лучшем я и не мечтала. Большое спасибо.
— Вам не за что меня благодарить, — отозвалась княгиня и повернулась к двери. — Отдыхайте, мы пойдём, чтобы вам не мешать.
— Уезжайте завтра, — попросила умирающая. — Вам предстоит много дел. Не откладывайте их ради меня.
Анна, всхлипнув, бросилась к кровати подруги и обняла её. Баронесса слабо оттолкнула Голицыну.
— Не нужно, дорогая. Берегите силы. Вы же такая мудрая.
Собравшись с духом, княгиня поцеловала умирающую и вышла из комнаты.
— Я хочу исполнить последнюю волю баронессы, — объявила она в гостиной. — Завтра мы пускаемся в путь.
— Я не поеду с вами. — Почерневшая от горя дочь баронессы тихо плакала в углу. — Я останусь с мамой. Это мой долг.
Княгиня, немного подумав, кивнула.
— Пожалуй, вы правы, моя девочка. Оставляю вас на вашего мужа. Мне он кажется разумным. Как только… — Видимо, она хотела сказать: «Как только всё кончится», но тут же одёрнула себя: — Как только матери полегчает, приезжайте ко мне. Доктор сказал, что крымская жара ей вредна. Что ж, дожидайтесь холодов.
— Она умрёт с холодами, — тихо сказала несчастная Жюли. — Боже, какая потеря для меня и Франца!
— Всегда помни обо мне. — Анна погладила её по плечу. — А мы будем собираться. Наша миссия должна быть выполнена. И мы построим тот дом, о котором мечтала твоя мама.
Смахнув слезу, она вошла в гостиную. Александр растерянно смотрел на почти нетронутые блюда.
— Мы уезжаем завтра, дорогой барон, — твёрдо сказала Анна Сергеевна. Он взлохматил остатки волос.
— Завтра? Как это возможно? Вы же только приехали!
— Нас ждут великие дела. — Княгиня гордо подняла голову. — А баронессу мы оставляем на ваше попечение. Я готова дать любые деньги.
Он покачал головой.
— Когда-то эта женщина много сделала для моего отца, — сказал Александр. — Я перед ней в неоплатном долгу. Вот почему я позабочусь о ней и её семье. А вам, княгиня, желаю приятного путешествия и исполнения всего задуманного. — Он поднёс к губам её белую сухую руку с голубыми жилками и поцеловал. Анна сконфузилась. Ей говорили, что барон неравнодушен к ней, но мужчина не вызывал у неё ответных чувств. Да и какие ответные чувства могли вспыхнуть между ними, если он женат, а она замужем, пусть и за ужасным человеком? Своего супруга Анна Сергеевна надеялась никогда больше не увидеть. Имение достанется несчастной дочери Юлианы — это не обсуждалось.
— Вы ничего не ели сегодня за обедом, — словно угадав её мысли, Александр отнял руку и взял её за локоть. — Давайте позовём графиню и продолжим трапезу. Мне бы хотелось видеть за столом и Жюли, но, боюсь, сейчас она не в силах отойти от матери.
Анна едва заметно кивнула.
— Да, я не возражаю. Зовите графиню де Гаше, и, хотя я терпеть не могу эту особу, мне придётся сидеть с ней рядом.
Жанну слуга нашёл в прекрасном саду, окружавшем дом сына генерала Шица. Она любовалась спелыми, сочными плодами, выглядывавшими из глянцевой листвы. Не выдержав, графиня сорвала медовую грушу и поднесла ко рту.
— Госпожа, вас требуют к столу. — Слуга совершенно неожиданно появился прямо перед ней. На его губах играла доброжелательная улыбка. — Хозяин прислал за вами.
— Мне не хочется ни куропаток, ни перепёлок, ни котлет, — призналась де Гаше. — Вот эта сочная груша заменит мне и обед, и ужин.
— Тем не менее я не могу вернуться без вас. — Мужчина стоял, чуть наклонившись. — Пойдите и скажите это барону. Тогда он не поставит мне в вину, что я не привёл вас.
— Да, ты прав. — Жанна повернула к дому, не переставая кушать грушу. По её губам тёк сладкий сок. Свежий воздух приятно щекотал ноздри. Далёкие горы манили своей неизведанностью.
Когда женщина вошла в гостиную, Александр с укором посмотрел на неё.
— Мы вас заждались, — сказал он. — Где же вы бродили?
— В окрестностях вашего сада, — призналась графиня и показала остатки груши. — Вы выращиваете медовые плоды. Кажется, никогда не ела ничего вкуснее!
— Сады — это наша единственная ценность, — заметил барон. — Сам город не представляет собой ничего интересного. Это не Париж и не Санкт-Петербург. Путешественники иногда ездят полюбоваться источником реки Карасевки — Карасу-Баши. Одному польскому писателю это место показалось столь прелестным, что он, воспользовавшись простым туземным преданием, сочинил целую легенду.
Жанна чуть пригубила шампанское.
— Наверное, это то, чего нам сейчас не хватает, — тихо сказала она. — Прекрасный стол со свечами, надвигающиеся сумерки и какая-нибудь легенда, связанная с этим городом. Умоляю вас, барон, расскажите нам её.
Александр бросил взгляд на Голицыну. Та лишь молча пожала плечами.
— Возможно, легенда поможет нам лучше понять местный народ, — бросила она без энтузиазма.
— Хорошо, как пожелаете. — Барон удобно устроился на стуле и начал рассказывать. — В древности у источника Карасу-Баши внезапно очутился какой-то старик. Он прибыл бог весть откуда. Многие предполагали, что он пришёл в эту страну одновременно с генуэзцами, но, не ужившись в их фактории, переселился сюда. Страннику этому приписывали глубокие познание в магии и долго чурались его, но впоследствии, познакомившись поближе, все начинали обращаться с ним с любовью и уважением. Однажды чужестранец, возвращаясь с гор, где следил всю ночь за небесными светилами, нашёл у дверей своего жилища подброшенного ребёнка. Старик смилостивился над крошечным мальчиком, который, по-видимому, принадлежал мусульманам, и, приняв его на своё попечение, назвал Замилем («найдёнышем»). Много лет старик трудился над приёмышем, пока не довёл его до ума-разума, и затем начал посвящать в тайны естественных мудростей. Замиль охотно внимал рассказам отца и вскоре до того полюбил природу, что целыми днями бродил по горам и лесам, стремясь удовлетворить свою любознательность. В конце концов он проводил целые ночи в отдалённых горах. Такое безумное стремление юноши изумило старика, и однажды, посадив Замиля около себя, он с отцовской заботливостью начал предостерегать приёмыша от различного рода неприятных случайностей, неминуемых для всякого, кто бродит ночами по лесу. Чтобы наверняка устрашить молодого человека, он рассказал ему о множестве несчастных происшествий из своей жизни на Востоке, куда он ходил с крестоносцами спасать Гроб Господний. Он был пленён, покинут друзьями и от тоски изучил тайны магии и книги древних мудрецов. В заключение старик прибавил: если всего этого недостаточно, чтобы заставить юношу оставаться дома, по крайней мере по ночам, он должен сознаться, что в окрестных горах открыл пребывание ужасного духа, вид которого поразит любого. «Надеюсь, сын мой, что после этого ты послушаешь меня и будешь осторожнее», — так старик закончил свою речь и отправился на вечернюю молитву. Между тем Замиль, не ожидавший подобной угрозы от отца, был чрезвычайно изумлён его намёком, касавшимся открытия какого-то страшного духа, о котором он раньше ничего не говорил. Заинтригованный юноша погрузился в размышления и с этой минуты частенько уходил в горы после полуночи, влекомый надеждой повстречаться с ужасным призраком. Прошло много ночей, но он так и не повстречал ничего сверхъестественного. Однажды Замиль, возвращаясь с обычной прогулки, решил укрыться от дождя в гроте. Ливень не прекращался до глубокой ночи. Когда небо прояснилось и луна осветила окрестность, найдёныш вышел из пещеры, намереваясь возвратиться к отцу, но в эту минуту перед ним мелькнуло что-то светлое. Замиль протёр глазами и остолбенел, увидев молодую девицу, прикрытую сияющим покрывалом. Всего более его удивило то, что призрачная красавица плакала. Чем ближе она подходила к юноше, тем восхитительнее казалась. Наконец очаровательное видение исчезло в лесной чаще. Замиля словно околдовал смутный образ, явившийся его восхищённому взору, он был готов бежать за ним — но куда? Решив на следующую ночь прийти к этому же гроту на свидание с таинственной красавицей, юноша возвратился к крестоносцу, но, увы, застал его в предсмертной агонии. Молодой человек использовал все известные ему средства, чтобы возвратить приёмного отца к жизни, но ничто не помогло — и в одно прекрасное, светлое утро юноша остался круглым сиротой. Горько стало бедному Замилю жить в одиночестве вдали от людей, которых ненавидел покойный крестоносец, и он принял решение навсегда покинуть места, где провёл свои юные годы. Заперев старую лачужку, он набросил на плечи шердар, любимый музыкальный инструмент, и, сотворив молитву над могилою благодетеля, пустился в путь, зарабатывая на жизнь пением. Долго он жил в блистательной Каффе, затем переехал в Чембало. Постепенно он свыкся с людьми, которые казались ему добрыми, вопреки рассказам крестоносца. Но, увы, бедняга тогда только вспомнил отца, когда самый преданный друг отобрал у него обожаемую невесту. Обстоятельство это возмутило несчастного сироту настолько, что он решился снова возвратиться в окрестности Карасу-Баши, чтобы никогда больше не разлучаться с могилой покойного благодетеля. Оказавшись в родных краях, юноша почувствовал себя счастливым и начал предаваться обычным занятиям. Однажды вечером Замиль, увлечённый воспоминаниями минувших дней, присел у открытого окна своего жилища и принялся играть на шердаре, но, увы, струны некогда призывающей к жизни лиры издавали лишь раздирающие сердце звуки. Настала полночь. Певец продолжал играть. Вдруг перед ним что-то мелькнуло на безоблачном небе, и затем из ниоткуда возник лик той чудной девы, когда-то так поразившей его. Но на этот раз она неслась в колеснице, которая остановилась перед найдёнышем. Замиль в восторге выскочил из жилища и подбежал к таинственной красавице, чтобы посмотреть на неё вблизи. Это была молодая девица. Голова её опустилась на грудь, слёзы застилали глаза. Сама она была похожа на белую лилию, отягчённую крупными каплями росы. Замиль не вытерпел и начал благодарить красавицу за то, что она уже во второй раз явилась ему. Взглянув на него, девица с нежным участием отвечала, что всегда следила за ним и покровительствовала ему. С этой минуты найдёныш перестал жить днём. Только в полночь, когда пред ним являлась воздушная колесница с прелестной феей, юноша оживал и блаженствовал. Вскоре он почувствовал безумную любовь к волшебнице и решился во что бы то ни стало завладеть ею. И вот однажды, прильнув к плечу призрачной прелестницы, он принялся умолять её дозволить ему прикоснуться своими губами к её божественным устам. «Ты требуешь от меня невозможного, — отвечала фея, — мои уста отравлены ядом, и горе тому смертному, который прикоснётся к ним! Он вмиг погибнет, как опалённый лепесток розы». «Этого я не боюсь, красавица. Напротив, я буду рад умереть от твоего поцелуя. Это лучше, чем сгинуть от тоски в полном одиночестве. Я люблю тебя, небесная дева, всей душой!» — изрёк Замиль и бросился на колени, умоляя принять его в объятия. Фея залилась слезами и в раздумье опустила голову. Минуту спустя она встрепенулась и простёрла к несчастному руки. Замиль со всей страстью южной души бросился к ней, и они слились в поцелуе. Но, увы, на её губах был яд, подобно небесной молнии он быстро сокрушал жизнь смертного. Замиль горел, но не переставал прижиматься к смертоносной красавице, у которой по-прежнему блистали на глазах прозрачные капли алмазных слёз. Замиль чувствовал приближение смерти, но не выпустил любимую из объятий и на божественных устах её испустил последнее дыхание. Тогда волшебница взяла на руки оледенелый труп сердечного друга и унесла его в свои подземные чертоги. Там по сей день он лежит у неё на коленях, и она плачет над преждевременно погибшим возлюбленным. И есть у них лишь одна благодатная ночь в году, когда Замиль по воле провидения пробуждается в объятиях своего нежного стража, чтобы снова слиться в пламенном поцелуе с той, ради которой не жалко отдать жизнь. И длится этот поцелуй до тех пор, пока снова смерть не охладит уста юноши на длинный год.
