— Не брат он мне, бастурма недокопченная.
— Гизмо, дай ты уже коню, или кем бы оно ни было, свои дурацкие камни, — справившись с пожаром, гневно сказал Лоуренс.
— Ладно, только половину, — он высыпал Редрику в руки горсть разных камешков.
— Спасибо, — поблагодарил парень гремлина. — Госпожа Валенсия, как сказать «угощайся»?
Валенсия тепло посмотрела на мальчика, затем произнесла короткое, но звучное слово. Редрик сосредоточился и повторил его, протягивая коню куски породы. Тот обнюхал их. Посмотрел на парня и слегка наклонил голову. Но затем, весело хрустя, начал есть прямо у Редрика с рук, помахивая хвостом.
— Госпожа Валенсия?
— Да?
— Научите меня своему языку?
— С радостью, милый мальчик.
Глава 3.2
Коня назвали Смоки. Правда, не сразу. Кличка появилась, когда Гизмо в очередной раз стрельнул у Лоуренса табаку. Отец Редрика не хотел отдавать тот, что шел на продажу, и отсыпал из кисета Симона.
Однажды вечером Ред после урока гномьего языка заглянул в стойло. Он взял на себя ответственность по уходу за конем, а заодно проверял на нем свои успехи.
Там он увидел презабавную картину. Гремлин стоял, опершись о балку напротив коня, и жаловался. Он рассказывал животному, как рабочие, прибывшие из города, не дают ему спать. Шумно пилят вырванные Странником деревья, шумно отдыхают и дальше по списку.
Вроде обычная ситуация, но при этом оба с удовольствием курили. Грубые, смотанные когтями гремлина самокрутки уходили одна за другой, даже окурков не оставалось. Огнедышащие конь и лакей выкуривали их до предела, под конец просто слизывая пепел с губ.
— Лошадям же вреден дым, Гизмо, — подойдя, сказал Редрик.
— Никакая это не лошадь. Лошади, как и все вы… — Гизмо сделал обобщающий жест. — … ну — все дети воды и ветра. Вы дышите воздухом, что носится на поверхности, а внутри вас вода. Мы же — дети огня и земли. Мы дышим тем, что вырывается из недр, и внутри нас огонь, — договорив это, Гизмо глотнул спиртовой растворитель. — Ты был прав в тот раз, он — мой стихийный собрат.
«Так вот куда он девается», — подумал Ред, глядя на жестяную баклажку в руках гремлина. Потом обратил внимание на папиросницу гремлина.
— Угостишь?
— Двенадцать есть? — прищурился Гизмо.
Гремлины недолговечны. Живут они около полувека и рано становятся взрослыми.
— Тринадцать, — уверенно сказал парень.
— Ну, тогда держи.
Гизмо взял самокрутку и протянул коню. Тот аккуратно лизнул ее кончик, который тут же начал тлеть. Гремлин раскурил папиросу и передал парню.
Редрик сделал затяжку. Глаза парня полезли на лоб. Он громко закашлялся. Лошадки рабочих, которые и так были напуганы соседством с огнедышащим собратом, нервно заржали.
— Редя! А ну, дай сюда, — пришедший на шум Лоуренс выхватил у парня курево и дал сыну подзатыльник.
Как ни странно, встряска помогла, Ред перестал кашлять. Лоуренс недовольно осмотрел самокрутку. Затянулся.
— Ух, епт, — сипло выдохнул он.
— Дымок — что надо, — ехидно сказал гремлин.
— Гизмо, ты жаба копченая. Ты в своем уме?
— Что такое? — захлопал ушами гремлин.
— Да ты табак пресанул так, что там его втрое больше, чем надо. И это, мать его, «Смоки Филд». Ядреней его только то, что курил это древний эльф, и орочье дерьмо, которое они называют благовониями.
— Не нравится — отдай. Мне с братаном нормально заходит, — недовольно пропищал Гизмо.
Конь весело заржал.
— Смоки, — сказал Ред.
— Что? — переспросил Лоуренс.
— Хочешь, я буду звать тебя Смоки? — перейдя на ломаный гномий, спросил коня Редрик.
Тот радостно заржал и кивнул.
— Я слышу, что у тебя есть успехи, — похвалил сына лавочник. — Но курить тебе еще рановато, и лучше не брать курево у гремлинов.
— Хорошо, пап.
— Ладно, теперь наказание.
— Ну-у-у, — протянул Редрик.
— Я в тот раз еле восстановил записи в журнале. Ты так и не сказал, кто их почеркал.
— Блокада же, — огорченно ответил Редрик.
— Блокада-блокадой, но надо перестраховаться от всяких сильно грамотных, — наставительно махал самокруткой лавочник. — Я, когда служил на юге, получил прозвище «черный канцеляр».
— И что это значит? Ты служил в армии? — удивился Ред.
— Было дело. Так вот, значит это то, что в моей когорте всегда и всего было больше, чем в остальных.
— Но это же преступление, — возразил Ред.
— Преступники сидят в администрации кайзера Ауринка и обдирают нас. Мы просто берем свое.
— Но…
— Не «но», а снова сядешь учиться. Передам тебе по наследству и навыки, и прозвище. Последнее, конечно, только если забреют в легионеры.
Началась череда тяжелых дней. Подъем до зари и постижение темных тайн отмывания денег. Работа в лавке, благо девушки вернулись и снова помогали с уборкой и готовкой. Вечером — изучение гномьего. В промежутках — разные поручения.
Но теперь у Редрика был Смоки, поездки на котором ускоряли их выполнение. Заодно общение и верховые прогулки в редкие моменты праздности приносили парню отличную разрядку. Еще Ред читал, так много, как только мог себе позволить.
Язык гномов оказался очень систематизированным. Он мог показаться простым, слов там насчитывалось раз в десять меньше, чем в имперском. Но зато каждое имело по десять значений. Расстановка ударений и контекст — вот что действительно имело значение.
Валенсия прокомментировала этот факт тем, что людям все время всего мало. Даже языки людей не используются в полной мере и замусорены всяким непотребством, а учитывая то, что кроме имперского у каждой народности имелся свой диалект… Не говоря уже об образе жизни, внутренней политике, культуре и прочем…
Маленькая женщина была гордой дочерью гордого народа. Она говорила, что каждый гном рождается не просто так. Для него всегда есть время, место и занятие. Да и рождается он таким, каким должен быть, чтоб соответствовать этим обстоятельствам.
У гномов даже имелись демографические прорицатели, что толковали будущее по рождаемости. Редрик не особо вникал в перипетии гномьего быта, а вот гномья письменность ему понравилась. Он и до этого писал, практически копируя книжный шрифт, а гномье руническое письмо сплошь состояло из квадратов и треугольников.
Редрик как-то проверил, знает ли Смоки буквы. Но тот с упреком посмотрел на парня, мол, зачем коню такая нега, как грамота. Каменистое поле и добрый табак — вот его нега.
