— Я не уверен. Возможно, человек становится взрослым, когда начинает понимать, что придется столкнуться с последствиями своих действий. Что эти последствия могут быть крайне неприятны, но из них придется вынести уроки. Что боль бывает полезна. Что лишь жертвуя — обретаешь. Что, довольствуясь малым, стоит стремиться к большему. Человек становится взрослым… — Редрик помедлил. — Человек становится взрослым тогда, когда обретает цель, в достижении которой находит себя, а найдя себя… Возможно… возможно, это будет цель, достигнув которой, человек обретает счастье.
— Хорошо сказал, сынок, хорошо, — покивал головой лавочник.
— Достигнув цели, ты не обретешь счастье, Редрик, — грустно промолвил эльф. — Лишь сам путь к ней может принести тебе это счастье. Лишь когда цель на грани невозможного, даже невыполнима — так она высоко, лишь в ее достижении человек обретает счастье.
— Что же происходит в конце пути? — серьезно спросил Ред.
— Ничего. По пути ты обретаешь силу духа, упорство, а главное — волю. Они поддерживают тебя, выводят на пик, доводят до эйфории, до катарсиса. Ты обретаешь понимание мира. Но когда цели не остается, ты понимаешь, что они тебе больше ни к чему. Они исчезают, иссыхают, с ними иссыхает и твое тело, твои стремления, то, кем ты был. Ты становишься… старым.
— А для того, чье время не ограничено, недостижимых целей нет, — сделал вывод Ред.
— Правильно. Эльфы боятся. Боятся не то что ставить цели, они боятся развиваться, боятся даже думать о будущем. Настоящее, одно лишь настоящее. Вижу друга — обнимаю, вижу красавицу — целую, красавица не против — трахаю, проголодался — сорвал плод, устал — сплю, — эльф опять начал ронять свинцовые слова, сопровождая их ударами по воде. — Лишь опасность, лишь внешние враги заставляют думать, а если их нет?
— Эпоха Свободной Любви, — ответил лавочник.
— Миллионы озабоченных бессмертных детей, выжимающих соки друг из друга путем непрерывного сношения, и соки из земли путем прокорма новых и новых озабоченных бессмертных детей. Пока не пришел откат. Земля отказалась носить их на своем лоне, ее плоды подошли к концу.
— Пожирающий Хлад? — спросил Ред.
— Раньше… Лысендрин со своими экспериментами по уменьшению рождаемости пытался, но все закончилось проклятьем «Черного Колокольчика». Сама природа отравила чресла моих сородичей. Поголовное бесплодие. Фертильна лишь одна на десять тысяч, а мужчина должен сотни лет копить хоть каплю семени в своих высохших шарах.
Он продолжал бить по воде, она взлетала фонтанами. Горечь и вина, такая, каких Ред не видел или видел, но забыл. Парень не знал, что ему делать, что сказать.
— Нет больше эльфов, я пережил своих детей, переживу и свой народ. Но… но может, это и к лучшему. Этот мир не для детей, точно не для тех, кто никогда не повзрослеет.
— Но есть же те, кто ушел, есть даже не затронутые проклятьем, — наконец сказал Лоуренс.
— Даже если так, бессмертие — не неуязвимость. И мы научились любить не только сородичей, но и вас, и всех, кто живет в этом мире. Мы растворяемся. Метисы просто похожи на нас и живут они просто долго — не вечно.
— А гоблиноиды? Они же тоже бессмертные, — зачем-то вставил фразу Ред.
— Да плевать мне на них, когда нас не станет, у вас не будет щита от буро-зеленой нечисти, они всех вас сожрут. Если раньше земли империи не поглотит Фронтир. Останутся лишь они и мутанты. Вечная война. Как сейчас — никакой разницы.
— А вы?
— Я? Я повзрослел, когда получил это, — он показал на шрам от укуса дракона. — Постарел, когда получил это, — сотни порезов. — Я видел первые дни этого мира и молю лишь об одном — не увидеть последние. Поэтому всеми силами оттягиваю их. Как? Не твое дело, Маккройд. Ты даже в худшем случае не доживешь.
Энвин Хир осел глубоко в воду, его плечи опустились, он закрыл глаза. Сеть шрамов заменяла древнему эльфу сеть морщин, юное лицо глубокого старика.
Отец и сын переглянулись, поднялись и вышли.
— Полковник… — раздался тихий женский голос.
— Что, девочка?
Эльф вылез из бассейна и сел на камни. Рядом с ним материализовалась Анна де Мур. Сбросив вуаль невидимости, слишком молодая, как для своего звания, так и для своего мужчины, появилась девушка удивительной красоты. Она была обнажена, ее тело покрывала вода и испарина. Все выше точеных ключиц раскраснелось от жары и чувств, что переполняли молодую влюбленную.
— Я не понимаю, — ее голос дрожал.
— Чего, девочка?
— Я ничего не понимаю. Кто эти люди?
— Да люди как люди. Те же, что и раньше, те же, что и были всегда.
— Но я даже не могу дотронуться до воды, в которой вы сидите. Вы заказали четверых гремлинов в нижний зал, вы заказали несколько мешков солей, вы даже попросили меня поднять давление в помещении.
— Просто крепкие ребята, вон парнишке вообще дракон руки сжег, и ничего — те снова на месте. Тебя просто разбаловали. Да и нежная ты, девочки должны быть нежными, — пододвинулся к девушке эльф.
— Не заговаривайте меня, полковник. Почему вы обсуждаете с ними такое? Кто они?
— Просто мужской разговор, мы постоянно говорим про баб. Если бы я не участвовал в обсуждении, ребята бы что-то заподозрили. Возможно, даже раскрыли бы тебя, — шутливо поднял палец эльф. — У тебя осталась школьная форма? Прости, что обговаривал тебя, но неужели я где-то солгал?
— Нет. Полковник! Я… При чем тут мужские разговоры? Почему вы никогда так не говорите со мной? Почему вы так откровенны с этими чужаками? Два странных великана. Почему у мальчика пятнадцати лет мускулатура горного гиганта, не говоря уже про отца? Я не понимаю. Почему они одинаковые вплоть до родинок? Это ненормально.
Эльф приблизился вплотную, он положил голову девушке на плечо. Поцеловал шею. Слизнул капельку влаги.
— Эта вода такая соленая. Напоминает твой вкус…
— Полковник, вы дурак!
Анна попыталась отстраниться, но эльф удержал ее. Он склонил голову на плечо девушки.
— Да, с тобой я — дурак. Просто дурак «здесь и сейчас». Я обожаю наше «здесь и сейчас». Я обожаю всю тебя, люблю всем, что еще способно любить в этом теле. Когда мы встретились, я полюбил тот миг, когда ты полюбила меня… не задумываясь. Не думая о том, кем я был, не зная меня. Это было так приятно. И шло время, а твое отношение не менялось. У меня абсолютная память, девочка. Я вообще не различаю, где явь, а где воспоминания. Проживаю всю свою жизнь разом, каждый миг. Но я почувствовал, как рядом с тобой шло время. День сменял ночь. Свет, тьма, свет, тьма, свет-свет-свет… Ты — свет. Ты — маяк. Когда ты рядом, и я вижу тебя, я знаю, что живу в настоящем. Но столь же сильно, как я обожаю все в тебе, я ненавижу все в них. В них всех. Я обожаю твое лицо, оно лишь твое. Я ненавижу их лица, оно одно на них всех, я сам вижу его в зеркале каждый раз, когда рядом нет твоего отражения. Я обожаю твои руки, эти маленькие слабые пальчики, до которых боишься лишний раз дотронуться. Я ненавижу их руки, у меня такие же, я даже не знаю, чувствую я что-то, когда прикасаюсь к тебе, или обманываю себя. Я обожаю твое хрупкое, нежное тело. Я ненавижу такие тела, как у них. У меня такое же. Я боюсь его, боюсь своей силы, что может навредить, но которой может быть недостаточно, чтоб спасти. Я не знаю своей силы. Я боюсь своих шрамов, ведь каждый из них сделал меня лишь злее. Я боюсь своего бессмертия, ведь шрамы, что снаружи, не идут в сравнение с теми, что внутри. Они — мои рубцы, мои воспоминания. Старый дурак. Я его ненавижу. Зачем он это сделал? Зачем я это сделал? Я эльф — я боюсь будущего, но прошлого я боюсь еще больше. Они заставляют вспомнить, что я старый. Но это контраст, что разделяет «старого дурака», на «старого» и «дурака». С тобой я просто «дурак», не нужно этих разговоров. Не становись моим прошлым, я хочу и дальше обожать тебя, а не ненавидеть, девочка. Пожалуйста, просто будь со мной каждый день, каждый миг. Просто будь со мной.
