Он по-прежнему предпочитал ни на что не жаловаться, так что Лере иногда буквально клещами приходилось вытягивать из него правду о самочувствии. Вообще, с Лерой Андрей был немногословен, даже, можно сказать, молчалив. Ответит на ее вопросы, а сам в свою очередь не скажет ничего.
Леру это слегка задевало. Она уже знала, что Шаповалов, или Дрюня, как все его называли в отделении, является любимцем персонала. Его обожали и санитарки, и сестры, и даже стервозная, лишенная всяких сантиментов Светка. Обожали именно за легкий, неунывающий характер, за умение поддержать любой разговор, рассмешить. Часто, войдя в восьмую палату, Лера и сама становилась свидетельницей оживленного, веселого спора между Дрюней и Степанычем, причем оба за словом в карман не лезли, и особенно первый.
Ругались, острили, поддевали друг друга, хохотали.
И однако ж, едва завидев Леру, Андрей умолкал, становился серьезным и даже замкнутым, снова тянулся к своему блокноту. Получалось, что она для него так и осталась чужой, не внушающей доверия, и это было обидно.
…Спустя неделю Светку наконец проводили в декрет. Ее уход неожиданно сильно осложнил Лерину жизнь. Прежде Светлана невольно являлась буфером между ней и Максимовым. Именно к Светке Лера обращалась за помощью, если возникали какие-то вопросы, перед ней она отчитывалась за свои действия и назначения.
Светлана бывала груба и категорична, но ее недостатки казались конфеткой в сравнении с тем, что творилось теперь.
Теперь Лере пришлось напрямую общаться с заведующим. Он же вел себя совсем не так, как в первые дни их знакомства, полностью подтверждая прогнозы Анны: «Откажешь — получишь кучу проблем».
После того памятного дня Максимов кардинально изменил свое отношение к Лере. Он изводил ее бесконечными придирками по поводу и без повода, неуклонно, как машина, нацеленная на одну программу, фиксировал каждый ее промах, будь то пятиминутная задержка в буфете, слегка затянувшийся перекур с Настей на балконе, неточно или не вовремя сделанные в картах записи. Не оставлял шеф без внимания и жалобы Лериных больных, а такие случались, несмотря на всю ее приветливость и сдержанность в отношении своих пациентов. Все же Лера не была автоматом, а люди попадались всякие, в том числе и совсем невыносимые, и она иногда срывалась, говорила резкости. Грубили больным все, причем в гораздо большей степени, но Максимов не трогал никого, кроме Леры.
Она терпела, стиснув зубы, уговаривая себя молчать в ответ на ругань шефа — ей слишком не хотелось терять долгожданную работу.
Однако максимовские замечания — это было еще полбеды. Настоящим кошмаром стало то, что завотделением одновременно с этим вовсе не прекратил своих домогательств. Служебные посещения его кабинета стали для нее сущим адом. Едва она входила, Максимов запирал дверь на ключ и ходил вокруг Леры кругами, норовя усадить ее все на тот же злополучный диванчик. При этом он нес такое, что просто уши вяли.
Приставания продолжались не только в кабинете — заведующий, абсолютно не стесняясь персонала, норовил притиснуться к Лере поближе в любом подходящем для того месте: в лифте, в закутке между сестринской и процедурной, на том же самом балкончике.
Причем переходы от нагоняев к ухаживаниям совершались стремительно, порой без всякой паузы. «Психическая атака, — понимала Лера, привычно отстраняясь от шефа. — Не мытьем, так катаньем».
Она привыкла к постоянной обороне и не могла расслабиться даже ночью. Во сне ей казалось, что она чувствует запах максимовского одеколона и, значит, он где-то поблизости. Лера просыпалась в холодном поту с ощущением, что руки шефа елозят по ее телу. Лишь убедившись, что это только сон и Максимова в ее постели нет, засыпала снова.
Она пробовала поговорить о происходящем с Анной, но та лишь хихикала да приговаривала:
— Сама хотела хлопот на свою голову. Говорила тебе: не будь умней других — не будет и неприятностей.
6
В начале ноября наступило первое Лерино дежурство. Собственно, оно должно было наступить гораздо раньше, но она все оттягивала этот момент, договариваясь с другими врачами, чтобы те заменили ее.
Ей не с кем было оставить Машку на ночь. Дом, в который они переехали два года назад, был новым, многоподъездным и многоэтажным. Почему-то Лера не смогла найти близкого контакта с жильцами, — может оттого, что виделись все соседи преимущественно в лифте, спеша на работу, а во двор, где гуляли молодые мамочки с малышами, Лера Машку не водила — отправлялась с ней в ближайший лесопарк, подальше от бензиновых испарений и собачьих кучек.
Поэтому хороших, близких друзей, которых можно было попросить об услуге посидеть с девочкой, у Леры не завелось, а о том, чтобы оставить дочку ночевать одну, она и думать не хотела.
Дальше отказываться было нельзя, тем более что Максимов уже три раза напоминал ей о ее обязанностях регулярно дежурить по отделению. Лера пошла на компромисс — решила взять Машку с собой. Она не была уверена, что шеф отнесется к такому поступку с пониманием, но все же надеялась, что делать тому будет нечего и он смирится — не прогонит же Максимов ребенка на улицу, в самом деле.
Однако все оказалось еще лучше: завотделением днем срочно уехал на конференцию в подмосковный Чехов, обещая вернуться лишь послезавтра. Об этом Лере сообщила Настя, также дежурившая в этот вечер.
— Ой, какая маленькая! — умилилась она, увидев выглядывающую из-за спины матери набычившуюся Машку. — И как похожа на тебя! Копия!
Лера усмехнулась. Ну и подлиза эта Настя, хлебом не корми ее, только дай сказать комплимент.
Отродясь в Машке ничего Лериного не было, целиком в Илью пошла. Лера шатенка, и глаза у нее зеленовато-серые, а дочка беленькая, голубоглазая, полностью в отца. И улыбка отцова, и нос, и даже уши — чуть торчат в разные стороны, как у Чебурашки.
Настя тем временем уже тормошила Машку, присела перед ней на корточки, полезла в карман халата:
— Хочешь конфетку? Шоколадную!
Машка кивнула и потянула было ладошку к Насте, но Лера строго покачала головой:
— Настена, не давай. Ей нельзя шоколада.
— Совсем? — огорчилась девушка.
— Совсем. Тут же крапивница высыплет. Она и сама знает, никогда не просит.
Машку, так и не получившую конфету, отвели в сестринскую, накормили йогуртом с кукурузными хлопьями и оставили играть с предусмотрительно захваченным из дома любимым зайцем по кличке Роджер. Настя побежала делать процедуры, а Лера пошла по палатам с вечерним обходом.
В отделении было спокойно, больные готовились лечь спать, лишь у одной женщины сильно разболелась голова. Лера измерила ей температуру — нормальная. Видимо, просто мигрень. Дав женщине анальгин, Лера заглянула в соседнюю палату.
Там было тихо, свет уже погасили, и только в углу у окошка маячил чей-то темный силуэт. Лера подошла поближе: по маленькому пятачку между кроватью и столом взад-вперед бродила девушка, совсем молодая, на вид младше Леры. Лицо у нее было потерянным и страдальческим.
