— Держи! — сунул Кирилл Авдею один из больших пакетов, принесенных им.
— Ого! Куда так много!
Кирилл, не раздеваясь, прошел в кухню и открыл холодильник. Если не считать бутылки, на треть наполненной подсолнечным маслом, он был совершенно пустым!
— Ну ты даешь! Совсем дошел до ручки!
— Все нормально! — подмигнул Авдей. — Не будем делать культа из еды, как говаривал незабвенный Остап Бендер — бей.
Кирилл принялся выгружать в холодильник то, из чего не следовало делать культа: большой шмат соленого сала, пачку сливочного масла, две упаковки маргарина, десяток яиц, майонез, три банки сайры в масле, упаковку пельменей, мешочек конфет. Из другого пакета он выставил на стол водку, пиво, сахар, большую пачку чая, полиэтиленовый пакет с двумя крупными селедками, полпалки докторской колбасы, две булки хлеба и несколько пакетиков супа быстрого приготовления.
— Куда это?
— Сейчас все рассую по местам, — заверил его хозяин квартиры.
Когда Кирилл разделся в прихожей и вновь вернулся в кухню, он увидел, что выложенные им продукты по-прежнему громоздятся на столе, а Доломанов, вытащив прямо из нечищенной сельди молоки и, оторвав горбушку хлеба, с жадным наслаждением поглощает этот с позволения сказать бутерброд.
— Ну ты и свинтус!
— Не ворчи, брателла! Все нормально! Будем жить! — не переставая яростно работать челюстями, радостно продекларировал Авдей.
— Значит так. Я режу колбасу и хлеб, а ты все равно уж вляпался в селедку, так что тебе ее и разделывать. Все ясно?
— Угу!
— Разделывать — не значит порубить топором на три части, а почистить, освободить от костей и кишок и аккуратно порезать филеечку.
— Все будет как в лучших ресторанах Амстердама и Лиссабона.
— Ну да, там днем с огнем селедочку не сыщешь. Нашел пример!
— Но рыба-то там есть! Города-то портовые! Так что зря придираешься!
— От черт!
— Что такое?
— Сыр забыл купить!
— Ерунда. Ты и так всего набрал, на неделю хватит как минимум.
— К пиву не помешало бы. Да и ты любишь, я же знаю. Забыл!
— Ничего.
— Ладно, в следующий раз принесу. Первым делом его куплю, а потом остальное…
Хлебосолов с Долмановым учились на первом курсе университета и дружили с тех пор, несмотря на то, что Кирилла призвали в армию, а Авдей как-то отвертелся от этой почетнейшей обязанности, и доучивались они на разных курсах.
Авдей был человеком необычным. Необычным во всем. Взять хотя бы имя. Ну скажите на милость, кому может прийти в голову мысль окрестить мальчика, рожденного в семидесятые годы последнего века второго тысячелетия в крупном городе, в краевом центре, не иначе как Авдеем? Маме и папе Доломановым такая мысль в голову пришла. Сначала, конечно, маме, потому, что именно так звали ее любимого дедушку, в честь которого ее родители, в свою очередь, не нарекли ее по причине неподходящего для этого пола. Но сына, в случае рождения такового, назвать Авдеем завещали, что и было выполнено без малейших сомнений в правильности сделанного. Это уже много позже русские имена вошли в моду, да и то: много ли мы видим вокруг мужчин моложе семидесяти пяти лет с именем Авдей?
Но дело даже не в имени. Еще в университете Доломанов считался талантливым, подающим большие надежды литератором. Он и сам нисколько не сомневался в этом. Однако возникший на заре перестройки в России огромный, прямо какой-то ненормальный, даже нездоровый, читательский бум вскоре так же резко, антивзрывом, сошел на нет, и акции некогда славной на весь мир русской литературы рухнули так низко, что сказать, что она неизлечимо больна и находится при смерти — значит сильно и сильно приукрасить.
Жить литературным трудом, то есть иметь от этого труда средства к существованию, в Стране Советов было трудно. Жить литературным трудом в постсоветской России стало невозможно. Тысячи мальчиков и девочек, грезивших некогда литературной славой, нашли применение своим талантам в других видах деятельности, будучи зажаты реалиями суровой действительности. Надо было есть самим и кормить свои семьи. Раньше эти проблемы стояли не так остро, теперь же будто в насмешку над всей идеологией ушедшего в прошлое строя, воплощался в жизнь лозунг: "Кто не работает, тот не ест". Еще несколько лет назад можно было где-нибудь числиться и получать зарплату, не особо напрягаясь. А после двух ночей разгрузки вагонов отпадала проблема квартплаты, хлеба с молоком на две недели и проездного на месяц.
Конечно, и теперь находились фанаты, которые выкладывались на работе, а то и на двух, а потом, по ночам, урывками, где-то (где?!) как-то (как) занимались продиктованным одним из официально зарегистрированных грехов — грехом гордыни — процессом, носящим название "литературный труд". Всем известная шутка, что писателем является тот, кто не может не писать, на поверку оказывается зловредной и правдивой серьезностью, стоящей в одном ряду с обвинительным приговором, неутешительным диагнозом и сделанной в глупом далеком детстве татуировкой на руке женского имени, при одном упоминании которого уже много лет ощущаешь себя Геббельсом, при котором упомянули слово "культура"…
Так вот, исходя из приведенного критерия Авдей Доломанов был настоящим писателем. Он не мог не писать, и если бы за каждую строчку рукописи ему платили по копейке, он бы давно был миллиардером. Кроме того, он не хотел делить время, посвящаемое своей музе, ни с какой другой работой. Единственное, что он скрепя сердце вынужден был делать, это выполнять обязанности дворника, в доме, где занимал квартиру. И то только потому, что это было продиктовано необходимостью за эту самую квартиру платить. Помощь от родителей он не принимал, потому что они до сих пор не оставляли надежды наставить Авдюшу на путь истинный, чтобы он занялся "человечьим" делом, а не витал в эмпиреях.
А Авдею витать в эмпиреях нравилось. Однокомнатная квартира досталась ему в наследство от бабушки, денег он зарабатывал ровно столько, что хватало на оплату коммунальных услуг и телефона, дома он ходил в тонких трико с пузырями на коленях и линялой футболке, сколько его помнил Кирилл, этот наряд оставался неизменным, вне дома — в джинсах и свитере. Он без малейших комплексов донашивал чужие куртки, пальто, ботинки, шапки. В пополнении его гардероба участвовал не только Кирилл, но и другие друзья-приятели всем миром его и подкармливали. Когда голод совсем донимал Авдея, он звонил кому-нибудь из своих и предлагал "посидеть". На посиделки приходить с пустыми руками было не принято…
— Как твои дела? — с набитым ртом поинтересовался Доломанов.
— Ты ешь, ешь, а то подавишься. О делах потом поговорим.
— Угу…
С Авдеем было трудно застольничать по общепринятому русскому этикету: когда каждой выпитой стопке водки предшествует тост, обязательный как команда "Равняйсь! Смирно!" при любом армейском построении, когда трапеза, во-первых, служит насыщению, а во-вторых, является неотъемлемым атрибутом общения; когда закуска на глазок делится пропорционально имеющемуся спиртному, а весь процесс традиционно растягивается во времени.
