Авдей одномоментно наедался и напивался (у себя дома, конечно, в компании он вынужденно подчинялся непривычному для себя ритму), впоследствии лишь изредка прихлебывал пиво или опрокидывал стопку водки, "для догона".
Кирилл, смиряясь с привычками друга, своих не ломал. Он пил и закусывал чередом, разве что без тостов.
— Когда ты в последний раз нормально ел? — глядя на жадно поглощающего пищу Авдея, спросил Кирилл. — С мясом, с горячим супом?
— А между прочим вчера, — ответил Доломанов и залпом выпил стакан пива. — Нет, все-таки позавчера, — подумав, уточнил он.
— Или три дня назад, — ухмыльнулся Хлебосолов. — Верно?
— Не, точно позавчера, — уверенно произнес Авдей. — Ну давай, — он хватанул полстакана водки и задумчиво уставился на остатки селедки на тарелке.
— Ешь, ешь, я не голоден.
— Поделимся!
Отодвинув вилкой пару кусочков для Кирилла, Авдей отправил остальные в рот. Кирилл выпил водки и лениво зажевал ее колбасой.
— Одноклассника я встретил. Позавчера. Он и пригласил меня в кафе. С супчиком и с мясом, как ты изволил выразиться.
— Да?..
— Это его кафе, между прочим. Кстати, весьма приличное заведение. Я его несколько лет не видел, и вот случайно на улице встретил. И к счастью, я был при параде. — У Доломанова имелся довольно приличный костюм, пара сорочек и галстук, которые он надевал по особо торжественным случаям. — Я как раз в редакцию ходил…
— Успешно?
— Что? A-а… оставил там кое-что, обещали посмотреть…
— Вечная история.
— Неважно. Так вот, он мне много интересного порассказывал. Я еще подумал, что для твоего романа может пригодиться.
— А для твоего?
— Я же не пишу роман. Я же все больше по малым формам.
Несмотря на упадок издательского бизнеса, Авдей умудрялся постоянно публиковать свои статьи, рассказы, очерки, эссе. По большей части в периодике, разумеется. В "настоящем варианте" ему удалось издать два тонюсеньких поэтических сборника да небольшую тетрадку прозы, и то за свой счет, вернее, за счет спонсоров, а еще точнее за счет друзей, оплативших в складчину полиграфические услуги (в то время типографии еще не ввели грабительских тарифов). Также достославное имя Авдея Доломанова было представлено в двух коллективных сборниках и даже в одном толстом столичном журнале.
— Странные вы люди! — скривил рот в усмешке Хлебосолов.
— Кто — мы?
— Вы. Советчики. Один мне посоветовал в бордель устроиться, где для меня, якобы, просто кладезь материала. Другой какого-то ресторатора раскопал, история которого непременно ляжет в основу моего романа. При этом сам не собирается писать ни о чем подобном, а вот для меня — пожалуйста. Я только одного не пойму: на чем базируется ваша уверенность, что я собираюсь создавать чернушно-порнушную эпопею? Я что, сам об этом заявил?!
— Ты ждешь ответа или просто решил горло прочистить?
— Жду ответа.
— Какое время — такая и литература.
— Ну вот, наш гений заговорил штампами!
— Погоди, погоди! Плевать на штампы. Давай возьмем Россию. Девятнадцатый век — это одна литература, двадцатый — другая, ранний советский период — третья, довоенный — четвертая, военный и послевоенный — пятая и так далее. Спорить будешь?
— Пока послушаю тебя.
— Романтики, фронтовики, деревенщики, оттепельщики, диссиденты… Даже неформальщики, оппозиционеры — единым фронтом. Конечно, кто-то выбивался из общего ряда, но… Где они и кто они?
— Какое это имеет отношение ко мне? — пожал плечами Кирилл.
— Самое прямое. Имей терпение. Знаешь, сейчас “настоящие" писатели, то есть те, кто стал членом союза еще при советской власти и публиковал свои произведения под партийным надзором и цензурой, объявили непримиримую войну современной литературе. Все то, что они называют "чернухой", "порнухой" и "детективщиной", они вообще не признают за литературу! И это по меньшей мере архисмешно!
— Что здесь смешного?..
— Как же, как же. Помнишь, в начале двадцатого века был такой постулат: "Критиковать можно все, кроме Чехова и бульварной литературы, поскольку первый выше всякой критики, а вторая недостойна ее"?
— Такие вещи только ты у нас "помнишь". Ну и что дальше?
— Так вот, если "детективщина" не литература, что же вы так неистовствуете?! Никому ведь не приходит в голову, скажем, ополчиться на сборники анекдотов! И вот наши местные мэтры, многоуважаемые труженики пера и мысли, публикуют в газете манифест, в котором призывают власти запретить издавать художественные произведения без санкции, или как они выразились — рекомендации местных отделений союза писателей России. Как тебе это нравится?
— Новая форма цензуры.
— Это первое. Но цензура — ладно. Вроде бы как борьба за качество, за художественность. Хотя любому ясно, к чему это может привести. Но — пусть. А главное-то примитивно и… аж осадок на душе какой-то гаденький… Главное — устранить конкурентов и взять в свои руки функцию распределения. Нигде в мире нет союзов писателей в том виде как у нас. Везде национальные пен-клубы — это творческие сообщества, а у нас — производственный коллектив. С зарплатами, сладкими должностями, распределителями, домами отдыха, квотами на публикации, государственными дотациями, цензурой и большевистским курированием.
— Но теперь ведь этого нет.
— В том-то и дело, что вся эта армия писателей, большинство из которых никому не нужны, спят и видят, чтобы все это возродить. Нет, ты представляешь: девятнадцатый век, Россия. Союз писателей. Председатель — Лев Николаевич Толстой. Профорг — Достоевский, он путевки распределяет и решает, ехать Тургеневу в Италию или он недостаточно для этого талантлив и политически зрел. Пушкин дал Гоголю рекомендацию для вступления в Санкт-Петербургское отделение СП, но одной рекомендации мало, и никто больше не хочет рекомендовать опасного конкурента.
— Пушкин и Гоголь — один период, Достоевский и Толстой — другой. Здесь ты зарапортовался, братец, — улыбнулся Хлебосолов.
— Не в этом дело. Я веду речь о том, что "настоящие" писатели напрочь не желают творческого соревнования, оно их просто страшит. На съезде сибирских писателей в Красноярске они постановили ходатайствовать перед Правительством, чтобы на книги зарубежных авторов ввели повышенный налог. Как будто это автомобили! Зачем АвтоВАЗу улучшать качество "Жигулей", достаточно добиться огромной разницы в ценах и не за счет понижения себестоимости, а путем налогового протекционизма!
— Куда деваться…
— Это в промышленности. Но в литературе! Взять и заведомо расписаться в собственной неполноценности! Кто только такое придумал! Речь и не идет о том, чтобы писать так, чтобы читатель гонялся за твоими книгами. Зачем? Лучше создать определенный вакуум, вытеснить иностранцев, "детективщиков", всех, кому в свое время не посчастливилось попасть в обойму. Тогда получится эффект, известный под названием "на безрыбье и рак рыба", и снова с продажей "нормальной" литературы все будет замечательно. Но это предположение — огромная ошибка!
