— Не могу, Кирилл. Веришь-нет? Даже подойти не могу. Просто подойти…
— Ничего, бывает…
Люди подходили к гробу, некоторые целовали покойного в лоб, женщины и даже иные мужчины тихо плакали. Не было ни громких рыданий, ни показной демонстрации убитости горем, вот только на родителей Витяши было страшно смотреть, чувствовалось, что сердца этих людей разрывает горечь утраты, неподдельной, истинной…
Гроб накрыли крышкой. Какая-то женщина вытащила из сумки молоток и чуть растерянно зашарила взглядом по мужским лицам. Никто не спешил прийти к ней на помощь, возникло легкое замешательство.
— Кир!.. — одними губами выдохнул Мишаня.
Тот глянул на него, шагнул к женщине и решительно протянул руку:
— Давайте сюда!
Она протянула ему молоток, и Хлебосолов, подойдя к гробу, принялся энергичными ударами забивать гвозди, приколачивая крышку к основанию гроба.
При первых же звуках ударов мать Витяши громко охнула и осела, обмякла кулем в руках своего мужа и дочери. Кто-то из женщин кинулся к ней с нашатырем, вокруг нее захлопотали родственники и, по всей видимости, коллеги, и вскоре общими усилиями женщина была приведена в чувство.
Гроб опустили в могилу, быстро орудуя лопатами и сменяя друг друга, мужчины, после того, как каждый кинул по горсти земли, закопали ее. Холмик обложили венками и цветами, коих было множество.
Отдав последние почести, народ унылой процессией потянулся к ожидавшим их неподалеку автобусам и легковым автомобилям.
— Вот и похоронили Витяшу! — Мишаня уже несколько пришел в себя. — Кто бы мог подумать! В самом расцвете!.. Он ведь был моложе нас с тобой!..
— Да, я знаю…
Поминки справляли в столовой университета, где преподавала мать Витяши.
Все расселись за составленные буквой "П" столы. Кто-то говорил поминальные тосты. Мишаня сразу налил себе полный стакан водки, Кирилл — половину. Они сидели в самом конце одного из длинных отрезков, образованных столами, и не очень прислушивались к речам в центре застолья.
— Давай, за Витяшу. Чтоб ему, значит, земля пухом! — провозгласил Мишаня и опрокинул в рот содержимое своего стакана.
Кирилл последовал его примеру.
От выпитого Мишаня ожил, расслабился, даже порозовел лицом.
— Хорошо, что ты пришел на похороны, — обратился он к Хлебосолову. — Без тебя… Даже не знаю, как бы я все это выдержал!
— О чем речь…
— Нет, серьезно. С детства не переношу похороны и тому подобное.
— Как же так, — вяло закусывая, проговорил Хлебосолов. — Тебе ведь наверняка всяких из огня доводилось вытаскивать. И мертвяков, думаю, тоже.
— Уж это само собой. На пожаре всякое случается. И мертвяки…
— Так в чем же дело?
— Там — другое.
— Понятно — другое! Там они обгорелые, обугленные, перекореженные, с вытаращенными, а то и лопнувшими глазами… А здесь — приведенные в божеский вид…
— Да нет. Когда из огня кого-то тащишь, всегда убеждаешь себя, что он еще жив. А живых я никаких не боюсь, хоть они обгорелые-перегорелые. И там все на нервах, на скачке, как в бою. На многое просто не обращаешь внимания. Сам в горячке, кругом все горячо, и они горячие. Даже мыслей никаких нет…
— Вон оно как…
— А здесь… Это ледяное безмолвие, эта мертвая неподвижность. Соседство живого и неживого. И все эти замогильные ритуалы… Бр-р-р… Словом, пунктик у меня…
— Ну ладно, пунктик так пунктик. Еще по одной, или как?
— Тебе сегодня не рулить?
— Вообще-то…
— Ничего, до вечера выветрится, — заявил Мишаня, беря бутылку.
— Только немного, — придержал ему руку Хлебосолов.
— Понял.
Мишаня налил ему водки на один палец, себе побольше.
— Царствие небесное! — сказал Кирилл и, чуть помедлив, выпил.
— Царствие небесное! — эхом откликнулся Мишаня. — Там встретимся!
Когда пожарный, выпив, поставил стакан на стол, Хлебосолов заметил у него на глазах слезы. Тот аккуратно собрал их пальцами к переносице и стряхнул с руки.
— Х-ху!.. Водка немного не туда пошла… — как бы заоправдывался он.
— Понятно.
— А ведь это мне наказание! — криво ухмыльнулся Мишаня.
— Что ты еще несешь! — поморщился Кирилл. — Совсем заплохел!
— Не-е, ты послушай! Помнишь, нас инвалид у себя собирал?
— Ну…
— Предлагал всем вместе убийцу девчонок найти. Помнишь?
— Да помню я, помню. При чем здесь наказание-то? Придумал же!..
— Я тебе еще сказал, что из-за двух каких-то проституток напрягаться не собираюсь.
— Ты сказал, что голову подставлять из-за них не собираешься.
— Ну да, верно.
— И что?
— А то, что теперь мне есть из-за кого подставлять голову.
— A-а, вот ты о чем.
— Если бы я тогда одноногому не отказал, глядишь, и Витяша был бы жив.
— Этого ты не можешь знать. И вообще, разводишь какие-то мистерии! Никогда не замечал за тобой этого пещерного суеверия.
— Дело не в суеверии. За Витяшу следует посчитаться.
— Давай не будем сейчас об этом! Не то настроение, и вообще…
— Согласен, я и не хотел сейчас подымать тему. Потом поговорим. А теперь у меня к тебе есть одна просьба. И я очень тебя прошу ее выполнить.
— Какая?
Мишаня вытащил из-за пояса газетный сверток и положил его на стол перед Хлебосоловым. Тот непонимающе уставился на него.
— Что это?
— Деньги.
— Какие еще деньги?
— Витяшины это.
— Не понял…
— Что тут понимать… Мы с ним деньги держали в одной ячейке, в банке. Мне пора уже приличным жильем обзаводиться, а Витяша… Квартира его не волновала, и вообще на что-то конкретное он не копил, а так… Любил он "бабочки" сами по себе любил. Крутить нигде их не собирался, боялся прогореть, а просто покупал доллары и хранил их в банковской ячейке…
— Ну?..
— Что — ну?
— От меня-то ты чего хочешь? Я ведь не душеприказчик, не нотариус.
— Хочу, чтобы ты их отдал.
Хлебосолов поглядел тяжелым, угрюмым взглядом на собеседника.
— И кому я их должен отдать?
— Родителям его, кому же еще! Они ведь… Наследники… И все в таком роде…
— Вот сам и отдай. Ты же его самый близкий друг, так какого хрена!..
