– Так, ладно. И кто будет знать, что это… – Слово вылетело из головы. – Это…
– Инсценировка?
– Да. Кто будет в курсе?
– Никто.
– А жена? Мать? Дочка моя?
– Антон Аркадьевич, – Василий постучал файлом по столешнице, – кто может гарантировать, что у них не сдадут нервы и они в последний момент не сорвутся? Единственный шанс провести операцию удачно – стопроцентная достоверность. Понимаете?
– Понимаю. Понимать-то понимаю, но мама, она не перенесёт, если вот так… Включает телевизор, а там… Нужно будет её предупредить. И жену. Дочку можно на эти часы как-то…
Антон вдруг вспотел, его стал бить озноб. Пытался представить, что будет с родными, с теми несколькими друзьями, что у него остались, когда узнают: в Киеве убит Антон Дяденко…
– Фуф…
– Жене вы доверяете абсолютно? – очень строгим тоном спросил Пётр и при этом буквально вцепился взглядом ему в лицо.
– Конечно! Мы с ней семнадцать лет… Она со мной везде, во всём поддерживает. Карьеры из-за меня лишилась.
– В таком случае её можно сделать участником операции?
– Как это?
– Она обнаружит ваш якобы труп, вызовет скорую, полицию. Вернее, – голос Петра стал живее, – вы не сразу умрёте – умрёте в карете скорой помощи.
Антон молчал, стараясь представить, как всё это произойдет.
– Если она согласиться участвовать, – продолжил Пётр, – то, естественно, будет в курсе, что это инсценировка.
– Да, она согласится, – сказал Антон.
– Вы уверены?
– Да. И предупредит мою маму.
Пётр посмотрел на Василия. Василий кивнул. После него кивнул и Пётр.
Операция должна была состояться недели через две-три. Киллер пока не получил оружия, организатор явно что-то решал с заказчиком. Может, о цене спорили.
Домой Антон возвращался обычным маршрутом, изо всех сил стараясь вести себя так, будто ничего не произошло, ничего он не знает. А на самом деле его буквально корёжило от ощущения, что за ним следят.
Вряд ли следили, но ощущение это было очень острым, физическим. Словно к затылку прижимали холодный металлический брусок… Потом оно долго не проходило, да, по сути, до самого конца: стоило выйти за дверь квартиры, этот брусок прикладывался к затылку.
По пути завернул в магазин. Нужно было чего-нибудь выпить. Водка показалась похоронной, коньяк – мажорским, пиво – обыденным. Купил бутылку шампанского. И вот так, с ней в руке, как с дубинкой, пришёл домой.
И стал рассказывать жене.
Она вроде как не удивилась и не испугалась. Принимала его слова ровно. И ему даже стало казаться, что до неё не доходит. Пришлось доказывать:
– Тут без вариантов, понимаешь? Или они меня действительно завалят, или мы сейчас разыграем убийство. И возьмем организаторов. Понимаешь, Лен? У них фото из моего паспорта. Откуда? Паспорт при мне все эти годы, вторая фотка в паспортном столе. Значит, оттуда заказ. Те меня решили вальнуть, без вариантов. Понимаешь?
Нет, она, конечно, всё понимала. Смотрела в сторону и кивала. Времена, когда противоречила, давно прошли. Теперь в основном молча кивала и смотрела в сторону.
5
В последние месяцы Антону часто снилась Москва. Не нынешняя, а та – его детства. Родной дом на улице Правды, двор. Именно такой у них был двор, какие описывал Николай Носов в рассказах, какие показывали в старых советских фильмах про детей. Деревья, незамысловатая площадка с песочницей, горкой, грибком, ракетой, скамейками для мам, а дальше – забор из стальных прутьев и за ним огромный мир, притягательный и опасный. Опасный, потому что там машины.
Машины долго воспринимались Антоном как живые существа. Вроде лошадей, верблюдов, слонов. Люди их тоже приручили, и машины стали возить людей. Обычно послушные, но могли понести (это слово Антон запомнил после десятка сеансов «Неуловимых мстителей», где кони понесли тачанку), и тогда обычный человек, не герой, оказавшийся на их пути, обязательно погибнет…
Иногда, после долгих обсуждений и сомнений, они с соседскими пацанами выбирались за забор и, опасливо прижимаясь к стенам домов, у которых дворов не было, шли или налево, к Савёловскому вокзалу, или направо, к Белорусскому.
Вокзалы казались им замками из сказок, где происходят чудеса. Там можно исчезнуть, можно сделаться богачом, а можно нищим и остаться там жить, собирая недоеденное другими, клянча деньги (слова «бомж» Антон тогда не знал, но нищих и бездомных видел на вокзалах в изобилии). Там продавали сахарную вату, как в парках; там громкий женский голос объявлял поезда в далёкие города… Антон очень мечтал уехать…
Просыпаясь и прокручивая в голове сон, почти один и тот же – двор, уют, защищённость, поход на вокзал, страх и восторг, зачарованность, тоска по дороге, другим землям, – Антон, нынешний, взрослый, чувствовал, как сильно он соскучился по Москве. Двор вспоминался наяву с ностальгией, а вокзалы, тоска по дороге и другим землям – с отвращением. Остаться в том дворе, за прозрачным забором, навсегда…
Май в Киеве был жаркий, липковатый, душный. Много солнца. При такой погоде хорошо отдохнуть неделю, а жить – тяжело. Мозг замирает, томится, коптится, что ли… За компьютер не тянуло, хотелось пить пиво. Пойти на берег Днепра, открыть бутылочку – этот приятный короткий пук, – делать редкие, но размашистые глотки и смотреть вдаль.
После той встречи в кабинете шеф-редактора состоялись ещё две. Обговаривали детали инсценировки; Антону передали синюю футболку, в которой он будет в день якобы гибели, – вторую такую же футболку в трёх местах прострелят в служебном тире, и Антон наденет простреленную, перед тем как лечь в лужу крови… Ему сообщили, что заказаны не только он, а ещё сорок шесть человек – журналисты, бизнесмены, политики, переехавшие после Майдана из России в Украину. Антону назвали несколько очень известных фамилий.
– Вы, так сказать, у них как опытный образец, – сказал Пётр. – Если всё с вами получится… Получилось бы, – поправился. – Если бы получилось, то стали бы крошить пачками.
– Да, – подключился Василий, – как говорит ваш президент…
Антон дёрнулся:
– Кто это – мой президент?
– Извините, президент России… Как говорит президент России: врагов я уважаю, а предателей презираю. Вас всех он считает предателями. А с предателями не церемонятся.
Двадцать первого мая сказали, что операция будет примерно через неделю. В общем-то, Антону и его семье эти числа подходили – у дочки заканчивался учебный год (её устроили в русскую школу в центре Киева), и жена вполне естественно могла отвезти её в Москву (на жену гонения не распространялись). Решено было так: Елена увозит дочку, потом возвращается, дня три они живут вдвоём, а потом происходит покушение. Слово «убийство» старались не употреблять, но оно проскальзывало. Быстро поправлялись: «инсценировка убийства».
