Позвонили. Антон вскочил, на подгибающихся ногах метнулся было открывать – и остановился, застыл. Звонок был один, короткий. И на часах ещё только начало девятого. Кто? Тот, киллер? Или дублёр? У них ведь бывают дублёры? Наверняка…
Посмотреть в глазок? Нет – заметит затемнение там, в крошечном стеклянном кружочке, и выпустит обойму. Дверь обычная, деревянная, советских времён, когда не боялись… Да боялись, и квартирных воров было как грязи, но не ставили стальные. Не принято, и где взять…
«О чём я думаю?» Антон тряхнул головой, в шее громко хрустнуло. Но больно не стало. Как у неживого.
Ещё звонок, длинней, настойчивей.
– Тош, – изумлённый голос жены за спиной, – что не открываешь?
– А?.. Но кто это может?..
– Эти пришли. Они сказали ведь: десять минут девятого.
– В девять тридцать.
– Это потом… А эти – в десять минут…
– А… – Вспомнил, что многое пропустил во время последней встречи, и стало стыдно: жена могла подумать, что испугался.
Подошёл к двери, глянул в глазок. На площадке стоял Пётр, за ним кто-то ещё. Отлегло.
Повернул вправо ручку сначала одного замка, потом второго. Открыл дверь. Из подъезда пахнуло затхлой прохладой. Такой сквознячок, наверное, гуляет в склепах с разбитыми окнами.
– Антон Аркадьевич, впустите? – строго и в то же время с ноткой иронии, что ли, спросил Пётр и шагнул на Антона; Антон посторонился.
За Петром следовали ещё трое. В гражданском, естественно, но сидящем как форма. Джинсы, кроссовки, рубашки – разного цвета, а словно одинаковые, в одном магазине купленные… У двоих, несообразно одежде, дипломаты в руках. Вернее, кейсы – крупнее дипломатов и явно металлические, хотя и обтянутые дерматином.
– Здравствуйте… Здравствуйте… Здравствуйте, – произносили, ровняясь с Антоном, и затем снова: – Здравствуйте… Здравствуйте… Здравствуйте, – его жене.
– Шторы! – крикнул шёпотом, но именно крикнул Пётр. – Шторы задёрните!
Елена побежала.
– На кухне сначала!
Расположились на кухне как хозяева. Защёлкали кейсами.
– Так, Антон Аркадьевич, – принял Пётр из рук помощника футболку, – переодевайтесь.
В футболке было три отверстия. Сквозных. Явно пробитых пулями – на спине нейлон по краям запёкся. На груди отверстия были больше, рваные.
– На специальном манекене пробивали, – сказал Пётр. – Всё профессионально… По легенде, киллер будет стрелять почти в упор: вы открываете дверь, видите пистолет, разворачиваетесь, чтобы бежать в глубину квартиры, и он стреляет.
– Лучше бы в грудь, – бормотнул Антон.
– А вы бы выдержали неподвижное лицо во время всех манипуляций?
Антон не ответил.
– Вот и мы о том же. Переодевайтесь.
Антон торопясь, но всё равно, как ему казалось, страшно медленно стянул ту футболку, что была на нём. Другая оставалась в руке и через рукав пролезла с усилием.
Подал целую жене, надел пробитую. Спине сразу стало колюче и холодно. Колюче и холодно в тех местах, где были отверстия; холод просочился внутрь, и вот стало холодно груди. Как три туннеля сквозь него прорыли.
«Успокойся! – мысленно прорычал Антон. – Успокойся, мудень!»
– А Василий где? – спросил вслух.
– Василий? Василий на месте, не беспокойтесь… Так, – Пётр оглядел его, – штаны нормальные. Это ведь домашние?
– Домашние, – ответила жена эхом.
– Шлёпки – тоже хорошо. Достоверно… Хотите в туалет? Я серьёзно – часа два-три придётся терпеть.
– Не хочу…
– Да?.. Что ж, тогда на грим.
Его усадили под лампой, и двое мужчин занялись обработкой спины, груди, лица. Тыкали в отверстия кисточками то с тёмно-, то со светло-красным, мазали по щекам, губам, лбу. Пахло неприятно – одновременно мясом и краской.
Антон хотел спросить, что это, но не стал. Какая разница… Молчал, прикрыв глаза. Никого не хотелось видеть, даже жену.
– Так, – голос Петра, – хорошо. Что ж, девять ноль семь. Через пять минут – последний штрих. Курите?
Антон не понял, кого он спрашивает.
– Курите, Антон Аркадьевич?
– Нет… Нет, не курю.
Пётр повернулся к Елене.
– Вы-то как? Всё помните? Ванна, выбегаете, звонок в скорую, через три минуты – в полицию. Бригада скорой будет наша, полиция – не в курсе.
– Да, вы говорили.
– Ну, не грех повторить. На вас, Елена Сергеевна, вся надежда. Антон Аркадьевич что-то раскис совсем.
– Я не раскис! – вздёрнулся Антон и почувствовал лёгкие уколы прилипшей к коже футболки. Точно там действительно раны, и коросты срослись с тканью…
– Нет? Ну и славно. Подождём.
Ожидание последнего штриха. Для Антона и Елены изводящее, для остальных… Безымянные мужчины стояли неподвижно и спокойно смотрели на Антона. Не равнодушно, а именно спокойно. Они, скорее всего, с бо́льшим интересом смотрели бы, например, на магнитики на дверце холодильника или на хозяйку квартиры, но их подопечным был Антон, и они смотрели на него. Соблюдали профессиональный этикет, что ли. Но это спокойствие было зловещим – как роботы. Или как люди, которые ждут, когда придёт время запустить робота.
Лишь Пётр вёл себя иначе: вертел головой, пересекаясь с Антоном взглядами, подмигивал. Улыбался Елене, покачивался то на носках, то на каблуках, вздыхал, покряхтывал.
Тикали часы. Антон зачем-то стал вслушиваться в тиканье, и оно быстро стало невыносимым. Захотелось зажать уши, вскочить и уйти. Рухнуть в кровать, зарыться, завалить себя одеялом, подушками.
– Так, пора, – объявил Пётр. – Прошу, Антон Аркадьевич, на пол.
Тут же один из мужчин вынул из кейса пластмассовую бутылку с ярко-красным. Почти малиновым.
– Это что? – дрожа голосом, спросила Елена.
– Кровь. Свиная.
– Зачем – свиная?
– А какую надо? Свиная хорошо имитирует человеческую. Артериальную.
Антон медленно, мелкими шагами пошёл в прихожую. Мелкими не от страха – просто каждое мгновение ожидал, что велят остановиться. Так бы хватило шагов пяти, чтоб от кухни дойти до входной двери. Антон был высоким, ноги длинные. В школе всё время тащили в баскетбольную команду…
Пётр придержал за локоть:
– Вот здесь. Ну-ка приляжьте.
Это неправильное «приляжьте» заставило Антона хмыкнуть, и лицу стало больно. Грим подсыхал, стягивал кожу.
Лёг на живот. Ногами к двери.
– Так, так, – сверху раздумчивый голос. – Правую руку согните, и кисть под себя. Левую откиньте. Да, по направлению к комнате. Вы же туда как бы рванули. Хорошо, та-ак… – Но в голосе появилось сомнение. – М-м, не нравятся мне шлёпанцы. Да и штаны. Нехорошо это выглядит, несерьёзно.
