Глава вторая
Темница
Пока я спускался, все время казалось, будто у меня три сердца: одно бьется в груди, а два других с грохотом отдаются в ушах. Фонарик освещал лишь каменную стену прямо перед глазами. Я решил: раз уж смотреть все равно не на что, лучше закрыть глаза и не открывать их до тех пор, пока веревка не опустит меня достаточно, чтобы можно было ощутить под ногами сырой каменный пол, хруст костей или какой-нибудь другой кошмар, ожидавший на дне этой страшной пропасти.
Но мгновение спустя я, к своему удивлению, оказался в любимом кинотеатре за просмотром «Моей собачьей жизни» в компании домашнего сэндвича с копченой гаудой, а также уютно пристроившейся рядом Джуди Денч.
На самом деле, конечно, никакого кинотеатра с Джуди Денч не было и в помине, но если вы, как и я, склонны к паническим атакам, то в такие моменты хотите оказаться хотя бы мысленно в самом приятном и безопасном месте. Мое было именно таким: в любимом кинотеатре вместе с любимой актрисой и любимым фильмом. В этих грезах Джуди наклоняется ко мне и говорит: «Ронан Бойл, это самый лучший сэндвич, который я пробовала за всю свою жизнь». А я ей отвечаю: «Пожалуйста, заткнись», – потому что невежливо разговаривать даже в воображаемом кинотеатре, и кому, как не ей, знать об этом.
Секунду спустя меня грубо выдернули из уютного убежища и вернули в реальность, когда ноги коснулись дна темницы. Я посветил вокруг, пытаясь сориентироваться, но скоро понял, что в этом не было необходимости, потому что темница освещалась собственным светом.
Вокруг были разбросаны старые кости и несколько человеческих черепов. Я старался не смотреть в их пустые глазницы, чтобы не растерять остатки храбрости. Последовав за золотистым светом, попытался найти его источник, отбрасывая в сторону старые бочки и прочий мусор, который копился здесь веками, и не думая о том, что или, скорее, кто хрустит костями у меня под ногами.
– Ты уже спустился? – донесся сверху голос капитана.
– Думаю, да! – завопил я в ответ. Выглядело это довольно глупо, но, когда нервничаю, несу что попало. – Внизу что-то светится. Может, маленький костер или лампа.
Приближаясь к свету, я вдруг уловил звуки самой прекрасной музыки, которую мне доводилось слышать за всю свою жизнь. В углу, среди старых ящиков, действительно лежал ребенок, спеленатый и спокойно спящий. (Да, Раури не врал – малыш и правда был уродлив, хоть по человеческим, хоть по лепреконским стандартам.)
Тогда я ничего об этом не знал, но спустя несколько мгновений заснул и сам, потому что сияние и музыка исходили от арфы, приносящей несчастье.
[14]
Едва успел завернуть арфу вместе с младенцем в куртку, для сохранности застегнув ту на все пуговицы, как почувствовал непреодолимое желание хорошенько вздремнуть. Я присел и откинулся назад, больно ударившись затылком о каменный пол. Вдруг почувствовал теплую струйку крови под волосами, но было уже все равно, и меня сморило в глубокий, навеянный арфой сон.
Двадцать минут спустя я очнулся в трусах, куртке и со свежими царапинами на ногах, а надо мной нависала физиономия Пэта Финча в больших наушниках, какие носят работники аэропортов.
– Ты клюнул на арфу, парень, – засмеялся он, как будто в моем положении было что-то смешное.
– С ребенком все нормально. Арфу мы положили в звуконепроницаемый контейнер, – сказала капитан, снимая наушники. – Но тащить тебя оттуда без сознания было тяжеловато. Твои брюки, должно быть, зацепились за что-то внизу и остались там.
– Если хочешь, спустись за ними сам, все равно только ты туда и пролезешь, или мы дадим тебе лишний дождевик, – сказал Финч.
Я посветил фонариком вглубь пещеры и увидел смутные контуры собственных брюк. Они зацепились за угол и порвались, болтаясь, словно знамя после поражения. Решив, что сей предмет гардероба не стоит того, чтобы опять лезть вниз, я взял у одного из офицеров дождевик и обернул его вокруг пояса, как импровизированный килт. Честно, даже немного жаль было тех, кто видел меня в таком виде: в больших запотевших очках, клетчатом килте и с исцарапанными коленями. – Все отводили глаза, кроме капитана де Валеры. Подойдя ко мне, она положила на плечо свою мягкую руку и с чувством произнесла: «Соберись, Бойл, пока я не влепила тебе как следует. Тебя только что перевели, и теперь ты работаешь с нами».
Моя гордость и колени нестерпимо ныли, но, похоже, я прошел испытание на смелость, и меня взяли стажером в Специальный отдел Тир На Ног, одно из самых древних и загадочных правоохранительных учреждений в Европе.
Сейчас, вспоминая тот день, могу сказать, что спуститься в пещеру с костями и вытащить оттуда уродливого ребенка было самым легким заданием из тех, что мне приходилось выполнять в первый год под началом капитана Шиобан де Валеры.
После этого все стало куда сложнее.
Глава третья
Скандал
Днем я приехал в Голуэй с приказом вернуться в штаб-квартиру отделения в Килларни для прохождения двенадцатинедельной программы обучения. Явиться туда нужно было через два дня – в четверг – к девяти вечера, без опозданий. Девять вечера – обычное начало рабочего дня в Специальном отделе, потому что в основном чудесный народец начинает свои похождения после наступления темноты. А многие из подозреваемых по природе создания ночные: например, клуриконы – они немного выше лепреконов, но гораздо более злобные; и фир дарриг, отталкивающие на вид фейри красного цвета с рылом и хвостом, хотя сами по себе вполне приятные и добродушные.
Долорес, моя прекрасная соседка, была дома первый раз за черт знает сколько времени. Она стиснула меня в крепких объятиях, пролив на спину маргариту из бокала поистине промышленных размеров – такой уж у нее стиль. Долорес живет моментом и никогда не откажет себе в маргарите в любое время суток, неважно, что вы или кто-либо другой думает по этому поводу. Она самый очаровательный и самый бездарный опекун, какого мне только могли выдать.
«Даже знать не хочу, как выглядят штаны твоих друзей», – заметила она при виде моего самодельного килта, потому что Долорес – мастер выдать что-нибудь забавное и всегда знает, как меня развеселить.
Мы с ней не кровные родственники, отчего решение суда выбрать ее моим опекуном кажется довольно странным. Долорес была студенткой, помогавшей моим родителям в Национальном музее, когда случился скандал.
