По привычке я остановилась около винного магазина, с запозданием вспомнив, что больше не могу потакать этой своей слабости. Владелец, заметив меня через стекло, поманил длинной рукой, предлагая зайти. Я была его очень ценным покупателем.
– Калла, любовь моя! Я только что получил потрясающее новое божоле! – С этими словами он налил немного вина в картонную кофейную чашку. – Вот попробуй, ты должна!
После недолгих колебаний я опрокинула чашку в рот, и он снова ее наполнил.
– Просто чудо, правда?
Вино на вкус было как дорожная слякоть.
– Мило! – сказала я и купила бутылку, которую, вернувшись домой, решила вылить в раковину.
Прячься у всех на виду, подумала я про себя. Теперь это твоя проклятая жизнь.
В аптеке я собрала все, что мне могло понадобиться в течение месяца, по списку доктора А: микстуры, витамины, темные бутылочки с этикетками, исписанными от руки трудночитаемыми надписями. Воздух в аптеке был прохладный от кондиционера, и, чтобы сохранить равновесие, я оперлась рукой о стеллаж и нагнулась к нижней полке взять там нужное средство. Возникло ощущение, что я распухла от прилива крови, все тело болело.
18
Однажды утром – темно-розовое пятно на ватной прокладке. Розовое пятно на туалетной бумаге. Я сидела на полу в ванной, тихо сжав кулаки. Я досчитала до тысячи, и еще раз до тысячи и приказала себе: «Не выбегай на улицу и не вой». Меня охватила печаль, пока я не взяла себя в руки и не засунула побольше бумажных салфеток в трусики. День продолжался. Я проклинала нехватку веры, вселенскую нестабильность, свою внушаемость и уязвимость перед страхами и мыслями. Я проверяла каждый час. Розовых пятен больше не было.
– Так что в любой момент все может закончиться, – сообщила я доктору А. – И что мне надо делать в таком случае?
– Ну, масса белобилетных женщин с этим как-то справляются, – ответил он.
Интересно, как.
– А что, если я этого и заслуживаю? – спросила я, зная, что именно это он и хочет от меня услышать. – Что, если это все из-за того, что я непригодна?
Он раскинул руки и потянулся.
– Время вышло. У меня следующая пациентка.
Оставаясь одна дома, заперев дверь, я прикладывала сцепленные ладони к животу, визуально увеличивая его. Просто посмотреть, говорила я себе. Прошло три бескровных месяца. Не так уж и долго. Мои легкие, моя диафрагма горели от напряжения. Я засовывала подушку под футболку. Просто посмотреть. В ванной я вставала на стул перед зеркалом и видела все свое тело, кроме головы. Меня пугала безрассудность этого поступка – вот так встать на стул, и одно падение могло бы избавить меня от всех проблем.
Отчасти мне и хотелось грохнуться со стула на пол, я это говорю совершенно искренне. Я могла бы упасть обратно в свою прежнюю жизнь, думала я, это же как свалиться с кровати среди ночи и избавиться от дурного сна. Но я аккуратно слезала со стула.
В нашем местном центре искусств показывали документальный фильм, на который я пошла как-то вечером с Айоной. Но я понятия не имела, что фильм про роды. Легкое напоминание о том, как нам повезло в жизни, если мы вдруг об этом позабудем. Мы видели руки врачей внутри женского тела. Кадры сопровождались не человеческими голосами, а наложенной дорожкой с классической музыкой. «Какая гадость», – выдохнул кто-то сбоку от меня, но в темноте зрительного зала я не разглядела, кто это сказал. Айона протянула мне плитку шоколада, но я отмахнулась. Мой взгляд был прикован к экрану.
Эмиссар сидел на стуле у двери позади экрана, вытянув ноги и позевывая. Белая рубашка, темно-синие брюки и пиджак, обычный костюм. Я лишь однажды видела, как эмиссар опрокинул кого-то на землю и уволок куда-то так быстро, что впору было подумать, будто ничего не произошло: все случилось так стремительно, что никто даже не успел отреагировать. И все же я была рада, что на мне мешковатая рубашка. И я заставляла себя отпивать вино из пластиковой чашки, которую мне кто-то дал, несмотря на то что мне было известно про свое состояние. Я слегка омочила губы и крепко сжала их, чтобы они потемнели от вина. Во время фильма мне в голову пришла мысль вылить остаток вина на себя. На экране женщина, широко раскрыв рот, кричала от боли, и этот крик, казалось, не умолкал долгие годы, и хуже всего, этот крик был не слышен, зато были видны влажные недра ее глотки, и потом что-то шевельнулось в обтянутых резиновыми перчатками руках врачей. С нарастающим ужасом я осознала, что та же самая боль жила внутри меня, дожидаясь лишь возможности исторгнуться наружу.
Когда в зале зажегся свет, люди стали смотреть на меня и на пролитое на мою одежду вино.
– О, с тобой произошла неприятность, – заметила Айона.
Она достала из сумочки бумажные салфетки и обтерла ими мою рубашку и джинсы.
– Какая же я неловкая! – словно извиняясь, произнесла я.
Больше мне никто не помог, и я кое-как вытерла смятыми салфетками винные пятна с бетонного пола.
На улице влажная рубашка прилипла холодной пленкой к моей коже. Мы с Айоной шли домой молча.
19
Я предположила, что с Р у нас все закончилось, потому что мы не виделись и не созванивались с того самого вечера, когда он приготовил мне ужин, но я не знала этого наверняка, пока не увидела его в баре однажды вечером после работы. Он сам подошел ко мне. Я все еще привлекала его и возбуждала, и теперь, может быть, даже больше, чем раньше.
Взрыв гормонов взбодрил мою кровь. Все мне говорили, что я похорошела в последнее время.
Прежде чем он подошел, я флиртовала с рыжей. Моя рука лежала на ее гладком голом плече, и я хохотала. Мы втроем несколько минут поговорили о чем-то отвлеченном, потом он взял мое пальто.
– Пошли!
Меня поразила безапелляционность, с какой он это произнес. Рыжая, оставшись в одиночестве, стала искать себе новую мишень.
Когда мы приехали ко мне, он нагрел в сотейнике молока. И все это без тени улыбки. Я сняла с него пиджак. Потом стала расстегивать его ремень.
– Погоди, – сказал он, переливая молоко из сотейника в чашку. Я послушно выпила молоко и потом расстегнула молнию на его брюках.
Я поцеловала его липкими бледными губами. А он лежал на диване, обмякнув, словно у него болела голова, даже когда я сбросила платье и встала перед диваном на колени, и даже когда я, голая, оседлала стул.
– Я не могу видеть тебя такой, – он отстранил меня. – Все плохо. Ты все разрушила.
Он был зол на себя и на меня.
А мне хотелось выдавить из него нежность. Мне хотелось обнять его и попросить прощения за то, что я совершила, и отбросить собственную гордость и только умолять его: «Прошу тебя, прошу тебя, давай во всем разберемся вместе, мне страшно, я не знаю, что теперь со мной будет».
Но я не стала ничего говорить. Я была не способна продемонстрировать ему свою уязвимость. Истерика клокотала ко мне. Но я просто прикрыла свою наготу белым лабораторным халатом.
