Я покидала их всех – я им давала понять, что их жизнь мне не подходит. И они были правы, чувствуя себя преданными. Я это понимала. Но в то же время я сама ощущала себя покинутой. Белобилетницы никогда меня не примут в свой круг. И мне было очень одиноко от одной этой мысли – и это было настоящее одиночество. Мне же хотелось, чтобы кто-то за меня порадовался. Но таких не было – ни единой души.
24
Повестка пришла однажды утром перед работой. Хотя эмиссар, доставивший мне ее, действовал осторожно, никакой необходимости в такой осторожности не было. Более того, даже хорошо, что об этом уже все знали, значит, обратной дороги у меня нет. Если я бы попыталась вернуться, мои законопослушные соседки забросали бы меня гнилыми овощами или чем-то похуже. Если бы я вернулась, то обнаружила бы, что мои окна разбиты, вещи в моем доме перевернуты, а если бы я рискнула показаться им на глаза, меня бы изгнали с позором или придушили голыми руками.
Когда я мыла посуду, в дверь постучали. Потом еще раз.
Сто двадцать пять дней, повторила я про себя. Я ополоснула руки под водой. Я была уже одета, волосы туго стянуты на затылке. Неделю назад я уложила в багажник рюкзак вместе со старым спальным мешком и кое-какой одеждой.
Открыв дверь, я увидела эмиссара. Он держал в руке запечатанный желтый конверт. У него был вид заботливого папочки: пожилой добряк, который никому не мог причинить зла.
– Доброе утро! – поприветствовал он меня и передал конверт. Потом достал пачку сигарет и закурил, сделав глубокую затяжку.
Его появление у моей двери заинтересовало соседок. Они высыпали к дверям в халатах или в рабочей одежде и сразу заметили обтекаемую черную машину эмиссара, его новенькую униформу темно-синего цвета, что свидетельствовало об официальном характере его визита, и желтый конверт в моих руках. Я не смела перехватить чей-то взгляд, даже Айоны, но услышала, как она воскликнула: «Калла! Что ты натворила на этот раз?»
– Вам нужно уехать незамедлительно, – сообщил мне эмиссар. – Вам дарованы лишние полдня в знак признания ваших заслуг. – Он протянул ко мне обе руки. Держался он непринужденно и спокойно. Похоже, все не так уж плохо, невольно подумала я.
До моих ушей донесся шепот соседок. Я ощущала на своем животе их взгляды. Кто-то начал презрительно шипеть.
– У вас пять минут, – сообщил он. – Поторопитесь.
Вернувшись в дом, я вскрыла конверт. Но он был пуст. Я проверила, выключена ли плита, достала из ящика ключи от машины, взяла кухонные ножницы, зубную щетку и блокнот, накинула на плечи джинсовую куртку. Бросив последний взгляд на яркое пятно засохшего желтка посреди тарелки, стоящей в раковине, я выбежала из дома к дожидающемуся меня эмиссару.
– Готовы? – спросил он и бросил недокуренную сигарету на землю, но не затоптал ее. Вот это самообладание. Спасибо, что облегчил мою участь.
Шипение усилилось, когда я открыла багажник. Я не удержалась и обернулась: меня окружала стена женщин с суровыми лицами, они медленно, дюйм за дюймом, двигались от своих дверей, выйдя за порог. Кое-кто был без обуви. Эмиссар поднял руку, словно дирижер оркестра, и все остановились, но, когда я распахнула водительскую дверцу, снова двинулись вперед.
– Прошу соблюдать порядок! – выкрикнул эмиссар. Он дунул в красный свисток, блестящий как яблоко, длинный и пронзительный. Я слышала его, даже захлопнув дверцу, даже включив зажигание. Кожа сиденья была горячая под моими ляжками. Я вспотела под тонкой брючной тканью.
У меня было в запасе полдня. Это двенадцать часов. Дорога была длинная и извилистая. Страна была огромная. Я не знала, куда мне ехать. Карта лежала в багажнике. Мне оставалось только нажать на педаль газа и тронуться в путь. Кто-то хлопнул рукой по капоту автомобиля, когда я поехала, а остальные стали хлопать по багажнику, по заднему стеклу, но я не увидела, кто. Я прибавила газу. В машину швырнули что-то мягкое, раздался глухой стук.
Свет раннего утра слепил глаза. В зеркале заднего вида я видела свой дом. Его уже облепила толпа. Это был мой дом и больше ничей, здесь я должна была прожить многие годы. Никто за мной не побежал. Я выехала на дорогу и уехала прочь. Стать изгоем оказалось легко – как легко было уехать и быть покинутой.
Дорога
1
При первой же возможности я заправила машину. Я понимала, что машина – сама по себе уже проблема. На АЗС не было эмиссара, но была камера слежения, от которой я старалась отвести взгляд. И до меня были женщины-беглянки, их не могло не быть, потому что не верилось, будто их не было, ведь необходимость верить во что-то – первый закон выживания.
Я ехала много часов кряду, выбирая крупные автострады, чтобы держать высокую скорость, хотя не знала точно, можно ли верить обещанию эмиссара о данной мне форе в полдня. Найдя на трассе карман для отдыха, огороженный красным песчаным валом, я наконец решила сделать привал. Я сунула в рот несколько витаминок, сдвинула водительское кресло назад до упора, уронила голову между ног, словно потеряла сознание, и скрючившись, заплакала.
Я была теплокровной самкой животного. Я была как кукла с другой куклой внутри меня. Я была как курица, которую однажды вспороли и обнаружили забытый случайно желудок, переливающийся перламутром мешочек, все еще наполненный непереваренными после последней кормежки зернами.
Судя по часам на приборной доске, очень скоро моя фора должна была истечь. После этого эмиссары разъедутся от моего дома по всей стране в поисках машины, похожей на мою, и женщины, похожей на меня.
Но мне нужно было еще немного поплакать о своем доме, о моем бедном доме, который никому не сделал ничего плохого и где сейчас толпились чужие люди, которые ненавидели меня и уничтожили все мое имущество; и хотя в подобных обстоятельствах казалось обычным делом оплакивать утраченные материальные ценности, все те вещи, из которых складывалась моя жизнь, думать об этом было просто невыносимо.
Мне хотелось поговорить с доктором А, это побуждение доводило меня чуть ли не до безумия. Мне хотелось снова оказаться в его кабинете в клинике, услышать мерное жужжание кондиционера, но все это было теперь так далеко, я была так далеко от всех привычных мне людей.
Устав плакать, я села, обхватила колени руками и стала наблюдать через окно, как фермеры ухаживают за урожаем, стоя в полях на коленях и поглаживая ладонями зеленые всходы. На головах у них были капюшоны, на лицах марлевые маски, оберегавшие их от пестицидов. Как же здорово что-то выращивать, рыться в земле, терпеливо дожидаясь, когда земля что-нибудь родит. Это казалось таким простым делом.
2
Я сделала остановку в курортном городке – наверное, в разгар летнего сезона сюда наезжало полно туристов, но сейчас здесь было пусто и тихо. Вдоль обочины главной улицы валялись кучи пластикового мусора. Большинство заведений были закрыты, но общественный туалет работал. Я спустилась вниз по лестнице и перелезла через турникет. Пол был мокрый, точно его недавно вымыли. Из распахнутой двери мужского туалета доносились приглушенные голоса, а может, и один голос, но отражавшийся эхом. Голос или голоса не приближались, а потом и вовсе стихли, к моему сожалению.
