– Привет, солнышко! – проворковала она. – Ну ты и симпатяга!
Я отправилась на поиски других отцов, мне хотелось найти как можно больше. Они шли по улицам, двигались вдоль прилавков в магазинах, некоторые были высокие, некоторые – коренастые, одни были красивые, другие не так чтобы очень, но все катили коляски, и с ними здоровались все встречные, мужчины и женщины, хотя и не с таким энтузиазмом, как в городе, где семейные пары были редкостью. Я пыталась услышать голоса детишек. Я не могла себе вообразить собственного отца с коляской, но знала, что он должен был со мной гулять. Я задумалась, каким отцом станет когда-нибудь Р, если это произойдет, будет ли он неохотно принимать подарки или будет всем с гордостью показывать своего карапуза так, словно никто раньше не видел младенцев.
У одного отца были рыжая шевелюра и борода. Он напомнил мне доктора А. На мгновение мне даже показалось, что это он. Я нащупала в кошельке медяк и бросила ему в сумку.
– Спасибо, – сказал он.
– Можно? – спросила я, ощущая, что вспотела и что у меня давно не мытые волосы. Он нехотя откинул одеяльце. Девочка спала, туго спеленутая, так что ее невольно хотелось распеленать. У меня возникло желание поцеловать малышку в лобик, но это было бы слишком. Я бы нарушила неписаное правило. Вместо этого я тронула ее пальцем за щечку. Я с трудом сдерживала слезы.
– Она такая красивенькая, – сказала я и улыбнулась, постаравшись сделать это как можно более приветливо, широко раскрыв глаза, но у меня получилось улыбнуться только ртом, обнажив зубы. Он теперь был отцом, весь на нервах, вечно в запарке, и по определению девушки его не интересовали.
– Спасибо, – повторил он, даже не взглянув на меня, потому что смотрел в нужном ему направлении.
Я поглядела им вслед, а потом двинулась за ними, держась на безопасном расстоянии. Это было непросто, потому что отец то и дело останавливался и проверял ребенка в коляске, и здесь мне было куда труднее смешаться с толпой пешеходов на улице, чем в большом городе. Все здешние дома были выкрашены разными оттенками белой краски, некоторые фасады украшали нарисованные побеги плюща и жимолости.
Отец с коляской ускорил шаг. Он дошел до окраины городка и двинулся по дороге к пригороду. Теперь было довольно рискованно идти за ним следом: я оробела, отстала от него, и вскоре он превратился в крошечную фигурку с болтающимся на плече мешочком, где бренчала мелочь, лежали кексы и прочие подношения. Я подумала, каково было бы прыгнуть на него, повалить на землю и прижаться к его телу. Я была готова соблазнить всех отцов в стране, отдубасить их кулаками – им бы это понравилось. Я представила себе, как втихаря забираюсь в дома белобилетниц и разоряю их постели, в которых они лежат со своими младенцами, как я становлюсь их ночным кошмаром, раз уж я не могу стать ими. Я жаждала отомстить им и хотела сполна удовлетворить это желание.
Мой собственный ребенок был зачат неправедным образом, и теперь он высасывал все мои жизненные силы. Я поставила палатку под деревьями на твердом грунте и беспокойно проспала там несколько дневных часов. Мне приснилась Марисоль: она брела по полю подсолнухов, потом легла рядом со мной на землю, она была очень реальная, и я даже подумала, что, проснувшись, увижу ее лежащей со мной в палатке, но ее не оказалось, и все мое тело болело и было словно покрыто тысячей крошечных синяков, потому что я вертелась во сне, и моя ушибленная коленка ныла. И тут у меня возникло новое ощущение, какого раньше никогда не было: будто моя кожа – это тонкая мембрана, прикрывающая органическое вещество, и что, если ее повредить, это вещество выльется из меня, точно вода из стакана.
9
Чистый уютный городок и дневной свет – это не для меня. Мне требовались заброшенные дороги, голая, безжизненная земля, на которой я могла бы поставить свою палатку. В придорожном пабе, улучив момент, когда один автобус уже ушел, а другой еще не пришел, я пила пиво, смешанное с лимонадом, и бросала дротики в мишень. Я видела, как в паб заходили одинокие мужчины и садились за столики, видела пары на нетвердых ногах, они танцевали, держа партнера или партнершу за талию, плечи или лицо. Эти были мои любимцы – они пялились только друг на друга. Было бы просто их за это осуждать, но стоило мне опустошить первый стакан, как я стала добродушной, аки ангел, решив простить им их счастье.
Я помнила приятный покой, охватывающий тела – покой своего тела и покой чужих тел. Желание было великим уравнителем. Оно ставило нас всех на одну доску. Позволяло забывать и прощать. Я пила пиво и предавалась воспоминаниям, как старик, о губах, бывших в моей жизни, о том, как я убирала за ухо волосы женщины, чьего имени я не могла вспомнить, чтобы та лучше меня слышала, когда я ей что-то говорила, как я вжимала плечо в руку мужчины, чьего имени я тоже не могла вспомнить, а он не отдергивал руку, и мне это было приятно.
– Ты обречена на такую жизнь, и ни на какую иную, – сказал мне однажды доктор А. – Только подумай, сколько радости понапрасну прошло мимо тебя, как просыпавшийся сквозь пальцы песок. Твоя проблема в том, что ты не пользуешься преимуществами своей свободы так, как следовало бы. То есть ты же могла делать все, что угодно, – он помолчал. – Почти все, что угодно.
Иногда я верила, что он говорит дело.
На рассвете я устроила себе лежбище, расстелив спальный мешок в траве, под покровом листвы, подальше от дороги, но палатку решила не ставить. Мне хотелось вспомнить, каково это было в самый первый раз. Мне захотелось полностью слиться с пейзажем. Меня охватила нега утомления. Я поняла, что уже настало лето. И я уснула при солнечном свете, и, когда проснулась, солнце светило по-прежнему, и мне ничто не угрожало. Я лежала и вслушивалась в стрекот насекомых и чириканье птиц.
Еще один паб вечером того же дня. Мужчина с татуированными запястьями выбрасывал карты одну за другой на красную кожаную обивку барной стойки. Бубновый туз. Дама червей. Он усмехнулся щербатым ртом. Я положила подбородок на сплетенные руки и смотрела на него обожающим взглядом, но, когда он отправился отлить, я ушла.
– Я слепо подчинилась тебе, – сообщила я своему телу. – Я послушно шла за тобой туда, куда меня влекло. И что теперь?
– А теперь не знаю, – отвечало мне тело. – Просто жди.
В другом пабе посетители оказались более разговорчивыми, люди настойчиво пытались завязать со мной беседу, и я сочла за лучшее просто уйти. Я шла по дороге, пока не рассвело, потом прикорнула на земле, поспала и еще немного прошла. И мне подумалось, что так я могу жить в свое удовольствие какое-то время, большего-то мне и не нужно – я могу просто идти куда глаза глядят и наслаждаться свободой. За исключением того, что теперь уже я не смогу быть абсолютно свободной, как раньше. И, вспомнив об этом с внезапно охватившим меня восторгом, я поняла, что не почувствовала себя пойманной в силки, как бывало раньше, с моей прежней свободой.
Я шла и все не могла отделаться от мысли: «А ведь с тобой ничего еще плохого не случилось!» Может, это все обман? Может быть, я избавилась от погони, спаслась от них? Может быть, они поняли, что есть вещи поважнее, которыми можно себя занять? На парковке у придорожного ресторана я нашла черствый хлеб в мусорном баке и подумала, что есть нечто притягательное даже в том, чтобы вот так довольствоваться объедками, под открытым небом, впиваясь в пищу пальцами и зубами.
