– Я бы с удовольствием забыла про город навсегда, – призналась я.
Помню, первая зима в городе была как тарелка еды, поставленная перед тобой на стол. «Кем ты хочешь стать в жизни?» – спросили меня. Я сдала все нужные экзамены в большом помещении с кремовыми стенами и дымчатыми окнами, где было жарко от солнца, а сзади на скамейках сидели несколько девчонок моего возраста, дожидаясь своей очереди. То, что мы прибыли в город живые и невредимые, уже многое говорило о нас. Учителя, раздавшие нам листки с заданиями, держались с нами учтиво и, останавливаясь возле деревянных столов, на которых были вырезаны разные имена, проводили по ним руками. В заданиях были вопросы по математике и естествознанию, а еще по философии, и теоремы были куда сложнее, чем те, что я решала в школе. Я старалась изо всех сил и в конце концов получила на руки список вариантов будущих профессий. Это было своего рода подведение итогов. Лотерея, последовавшее за ней путешествие и восстановительный период были только мертвой зоной, заминкой, дурным сном. Коротким препятствием, которое пришлось преодолеть перед настоящим началом жизни, той, которой ты достойна, которая по праву твоя.
Я тогда спала в здании, где размещались другие девчонки-синебилетницы, как и я, восстанавливавшиеся после путешествия. Стены спальни были выкрашены желтой краской, которая считалась полезной для физического и душевного здоровья. После обеда нам дозволялось лежать там и отдыхать. Над кроватью я вешала изображения цветов, которые вырезала ножничками из журнала, особенно тщательно обрезая края, а еще над нашими кроватями были натянуты противомоскитные сетки. В комнате царила атмосфера пронзительной радости. Радости оттого, что нам удалось совершить это долгое путешествие и что перед нами открылась целая жизнь.
Но больше мне в этой комнате не оказаться. Марисоль свернулась калачиком около меня. Она положила руку мне на шею. Не знаю, как она догадалась, что мне это нравится. И потом, когда поцеловала меня в лоб, я сильно возбудилась, и мне стало стыдно.
8
– Теперь, когда ребенок начал шевелиться, надо дать ему имя, – посоветовали мне остальные, когда я проснулась следующим утром. Все уже позавтракали и, похоже, обсуждали меня. – Ты же не можешь называть его просто малыш.
– Мы поможем тебе выбрать имя! – с энтузиазмом предложила Тереза. Она ходила за нами с Марисоль, как собачонка. Мне трудно было относиться к ней с симпатией, хотя я понимала, что с моей стороны это гадко.
В тот день я просидела в саду со своим списком имен, отгоняя мух от лица. Мне казалось, что это слишком серьезное решение, чтобы доверить его кому-либо, кроме себя самой, и вот я сидела и выбирала.
– Я выбрала, но не хочу никому говорить, – сообщила я, вернувшись в хижину. – Во всяком случае, пока не рожу.
Они только плечами пожали, но не стали приставать. Мне было приятно сознавать, что у меня есть только мой секрет, в котором не было ничего постыдного или опасного. Маленький согретый солнышком камушек внутри моего живота.
– Я – твоя мама, – сообщила я младенцу, оставшись одна, но, услышав эти слова, подумала, что прозвучали они напыщенно. Но ведь кто-то же будет меня так называть. «Мама», – повторила я и зарделась от стыда.
Вспоминая, что надо измерить животы, мы снимали мерки и записывали результаты в блокнотики. В большой комнате поставили палатку, чтобы там можно было уединяться, – это был приватный уголок в замкнутом пространстве хижины. Ночью я спала на голом матрасе, прижавшись подбородком к голове Марисоль и вдыхая запах ее волос.
9
– Нам пора пополнить запасы еды, – объявила Марисоль как-то утром. – Надо найти супермаркет. Но это может занять немало времени.
– Не хочу, чтобы ты уезжала, – призналась я, оставшись с ней наедине. – Это небезопасно. Отправь кого-то из них.
Я уже начала лелеять мечту остаться жить в лесу навсегда. Воспитывать детей, обучая их охотиться на кроликов, собирать ягоды, иногда находить плитки шоколада. Я гадала, на кого будет похож мой ребенок и станем ли мы с Марисоль воспитывать наших малышей как общих детей, превратим ли мы хижину в красивый дом, изменим ли окружающий пейзаж под свои нужды. Меня смущала моя сентиментальность. А кто сказал, что ей захочется жить вместе со мной?
– Мы все недоедаем, – продолжала Марисоль. – А нам надо заботиться о своем здоровье. В багажнике осталось всего несколько банок консервов. – Она тронула меня за щеку. – Не волнуйся, – и поцеловала меня в краешек рта.
Мы стали тянуть травинки, чтобы определить, кому остаться в хижине. Мы с Терезой вытянули самые длинные. И махнули двум другим: мол, вы идите.
Марисоль и Лайла отсутствовали целый день. Тереза сидела на полу с закрытыми глазами и медитировала. Стемнело, а они еще не вернулись, начался ливень с сильным ветром, и тут оказалось, что в крыше хижины есть прорехи. Мы собрали все емкости, какие смогли найти, чтобы собирать в них воду: пустые кастрюли и тазики, но они не помогали. Тереза двигалась как сомнамбула, мое терпение лопнуло, и я наорала на нее. Мне никогда не нравилась моя раздражительность. Хотя вроде бы я не отличалась жестокосердием. Я попросила у Терезы прощения, но она насупилась, забилась в палатку, нашу зону безопасности, и когда выползла оттуда, мне показалось, что она там плакала. Крыша бы ни за что не протекла, будь в хижине Марисоль, уверяла я себя. Она бы отвела дождь, разогнала бы тучи. Весь вечер я представляла себе ее красивое лицо. Меня лихорадило, я ощущала нервозность. А утром повсюду было мокро, муравьи группами ползали по земле, и нам пришлось отгонять их обувью. На лужайке собрался хор зверей, но не было Марисоль, которая их подкармливала или просто за ними наблюдала, и они скоро разбежались.
В тот день, когда муравьи ушли, а небо оставалось еще серым, но дождя не было, я сидела на пузырящемся оранжевом линолеуме в санузле и сжимала в руке свои белые трусики. На ткани виднелись розоватые пятна, как тогда в городе. Я согнула ноги в коленях и сильно, как только могла, прижала их к животу. Ребенок не шевелился.
– Тут все и закончится, – спокойно сообщила я Терезе, когда она спустя час не выдержала и зашла ко мне. Перед тем, как я открыла ей дверь, она осторожно постучала. – Обо всем в жизни забываешь только ради того, чтобы все вот так и закончилось.
Тереза присела на полу рядом со мной.
– Перестань! Может, все обойдется, – сказала она, протянув ко мне руки, и я, к своему удивлению, позволила ей себя обнять. – Может, это ничего не значит. – Она снова стала меня утешать. – Кто знает, что наши тела захотят делать в такой ситуации.
– А все потому, что я непригодна к материнству, – вырвалось у меня. Ведь я знала, что мое тело в конце концов поступит по-своему.
– Это неправда, – возразила Тереза. – Это не может быть правдой.
В первый раз в жизни я поделилась с кем-то своими мыслями на этот счет. Разумеется, Тереза уверяла, что это неправда, ведь она сама была в точно таком же положении.
