– Если у нас нет веры, у нас нет вообще ничего.
Я снова ее немного возненавидела, несмотря на всю ее доброту.
– Расскажи мне про самый счастливый день в твоей жизни, – попросила Тереза. Она крепко сжала мои руки.
И я рассказала ей, как получила свою первую работу. Как мне позвонили, и я пошла через весь город пешком по маршруту, который потом стал для меня привычным. Это произошло летним днем, воздух был чист и прозрачен, и в этом воздухе носилось обещание длинных вечеров, полных радости. В баре я встретила подружку, и мы сели за столик на улице. Мы долго болтали и ели горькие оливки. В тот день меня переполнял восторг от всего. А сам день был ничем не примечательным. Но мне запомнилось теплое ощущение новых возможностей. Потом я возвращалась домой вдоль канала. Я упивалась своим прекрасным одиночеством. Я думала о том, что больше уже не буду одинокой.
– Здорово! – сказала Тереза. – Просто здорово.
Делать нам было нечего. Я надела чистые трусики, а окровавленные понесла постирать в ручье. Я сжимала в руке холодный пистолет и, отойдя от хижины на приличное расстояние, приставила его к виску. Пистолет был самый настоящий, твердый. Я подумала об имеющихся у меня вариантах. Подумала, что сама во всем виновата. И опустила пистолет.
А когда ребенок шевельнулся, мне от пережитого шока пришлось даже присесть.
– Больше так не делай, – шепнула я ребенку. Я уже привыкла разговаривать с ним, как часто раньше разговаривала сама с собой. А может, я всегда с ним разговаривала.
– Нельзя так со мной поступать, – укоряла я его. – Нельзя!
10
Марисоль и Лайла принесли еды в рюкзаках и привели еще одну женщину, но она отличалась от нас. У нее на висках запеклась кровь, глаза лилового цвета опухли, и держалась она враждебно, а не испуганно. Меня так поразили ее раны, что я не сразу заметила, что она не беременна. Они увели ее в ванную. Она было запротивилась, но мы, игнорируя возражения, раздели ее и разули. Когда я начала расстегивать пуговицы, она хлопнула меня по руке. Я заметила, какие у нее широкие бедра.
– Ладно, – сказала я, – тогда сама.
– Она белобилетница, – объяснила Марисоль. – Мы встретили ее у дороги.
Марисоль осталась с ней в ванной, пока та мылась.
В большой комнате мы достали из рюкзаков пачки риса и макарон, апельсины и лимоны, которые должны были нам помочь в борьбе с дефицитом витамина С, консервированные томаты, большие плитки темного шоколада, и я поинтересовалась у Лайлы, как они нашли эту женщину.
– Мы долго плутали, явно сбились с дороги, но в конце концов нашли супермаркет и купили там все, что нужно. А на обратном пути заметили что-то на дороге, похожее на кучу тряпья, но эта куча двигалась. Я хотела проехать мимо, но Марисоль остановила машину и пошла посмотреть. Мы не могли оставить ее там.
Я подошла к двери ванной с чистой одеждой и постучала. Марисоль приоткрыла дверь.
– Все хорошо? – спросила я, передавая ей одежду.
– Да, – ответила она. Глаза у нее были влажные и ласковые. Я не слышала, что происходит в ванной. Марисоль отвернулась и закрыла дверь.
Белобилетницу звали Валери. К вечеру она пришла в себя настолько, что смогла выйти из хижины и посидеть с нами. Мы чинно сидели, опасливо глядя на нее. Она сняла с себя медальон, словно предлагая нам всем мир, и положила его перед собой.
– Посмотрите, если хотите, – сказала она. И мы стали передавать его друг другу, и каждая открывала его со щелчком и глядела на белый билет внутри. Его чистая белизна, когда мы дотрагивались до него пальцами, не жалила и не оставляла на коже отметин.
– Если хотите, можете его надеть, – предложила она, и мы по очереди снимали свои медальоны и надевали ее. Когда я надела его на свою шею, он показался мне довольно увесистым.
– Ты беременна? – спросила у нее Лайла.
– Была, – ответила та. – Но сейчас уже нет.
– А ты хочешь опять забеременеть? – поинтересовалась Тереза, подавшись к ней.
– Нет, – ответила Валери, не раздумывая. – Точно нет.
Она рассказала, как пошла к врачу, когда поняла, что с ней происходит, и он показал ей на мониторе шевелящегося ребенка. Ей дали послушать его сердцебиение. Вопреки тому, что нам рассказывали, врач Валери ничего не предпринял. Но мы-то знали больше, чем кто-либо, о способах противодействовать своему телу, о том, как спровоцировать выкидыш.
– И как же тебе это удалось? – спросила Лайла. Она пришла в неистовство, я ее такой взбудораженной еще никогда не видела.
– Не хочу об этом рассказывать, – покачала головой Валери.
Мы сидели и молча слушали, не шевелясь.
– Мой муж прознал. Он не поверил, что это вышло случайно. Он меня чуть не ногами топтал. Но ведь это было не его тело.
Она говорила мерно, словно читала список, который читала уже много раз, словно у нее вошло в привычку перечислять свои резоны, пускай даже самой себе. Она коротко улыбнулась, но только губами, не глазами.
– Он примет меня обратно. А что ему еще остается делать?
Я вцепилась правой рукой в свою левую руку, очень крепко. Намертво.
– И что ты чувствовала во время беременности? – спросила Тереза.
– Ничего. Просто у тела было новое состояние. Меня тошнило целый месяц. А потом все прошло, как будто ничего не произошло.
– Но ведь что-то произошло, – не отставала Лайла.
– Такое было ощущение, что ничего не произошло, – сказала Валери. – А может, что и произошло. То, что он об этом узнал, – моя ошибка.
Она сжала кулаки, так что костяшки пальцев побелели.
– Я на этом настаиваю, – упрямо проговорила она, хотя никто из нас не стал вступать с ней в спор.
– Будь подобрее к Валери, – сказала мне Марисоль потом, когда мы лежали вместе.
Валери спала в палатке. Физически она принадлежала к низшей касте.
Так распорядилась биология.
– Она – такая же, как мы, но другая, – продолжала Марисоль. – Она сделала то, что должна была сделать.
А я заметила эту искру родства. Где-то внутри Валери тоже таился зверь, темное ощущение. Этот зверь открыл ей некую истину, заставив осознанно принять решение. Но я все равно не доверяла ей.
– Ей можно доверять, – сказала мне Марисоль, а я и так знала, что она мне это скажет. – Я это инстинктивно чувствую.
– Инстинкт не всегда прав, – возразила я. Марисоль привстала на локте и взглянула на меня при свете луны.
– Тогда что мы тут делаем? – спросила она.
– В каком-то смысле мы идем наперекор своему основному инстинкту, – ответила я. – А именно самосохранению.
– Я смотрю на это иначе, – отозвалась она.
