Темная прохлада вокруг нас, дыхание спящих из другой комнаты.
Я рассказала Марисоль о неожиданно случившемся кровотечении, и как я перепугалась, и как это напомнило мне о том, что я могу потерять. Я рассказала ей о темном чувстве.
– У тебя было такое же чувство? – с волнением спросила я.
Она взяла меня за руку.
– Да, у меня тоже возникало такое чувство. Каждую секунду, каждый день. И сейчас оно есть. Словно внутри моего сердца бьется еще одно сердечко, и с каждым днем все сильнее.
Мы не могли заснуть. Мы вышли из хижины и, сев на траву, стали смотреть на луну. Она поджала под себя ноги.
– Ты никогда не рассказывала мне о своей прежней жизни, – заметила я.
Она помолчала секунду-другую.
– А ты не рассказывала мне о своей.
– Да рассказывать особенно нечего, – пожала я плечами. – А ты и не спрашивала.
– Думаю, это не так уж и важно, – сказала она. – Теперь все это не имеет значения.
Но я все же рассказала о том, как стерилизовала чашки Петри, как ходила по барам и как плавала в бассейне с холодной бирюзовой водой в шапочке, натянутой на уши. Я рассказала, как гуляла по городу поздними вечерами или ранними утрами, потому что это было мое любимое время суток, когда рассвет начинал озарять небо, и город, в котором я жила, казался в рассветных сумерках чистым и пустым, точно ждал, когда что-нибудь в нем произойдет.
– Прежняя жизнь кажется такой незначительной, – сказала она. – Такой далекой.
– Расскажи мне о себе что-нибудь, – попросила я. – Только одну вещь.
Она стала разглядывать свои руки.
– Есть кое-что, о чем я должна тебе рассказать, но не хочу этого делать. Ты можешь уйти, если узнаешь.
– Не уйду, – с жаром пообещала я.
– А может быть, стоило бы, – сказала она. Помолчала, закрыла глаза. – Я была врачом. Только ничего не говори.
Я попыталась представить себе ее в белом халате. Это оказалось нетрудно. Черные волосы аккуратно зачесаны назад, стянуты резинкой, под белым халатом темная одежда. Она натягивала на руки латексные перчатки и тихо говорила людям ободряющие слова, притрагиваясь к их вискам, вытягивая из них личные тайны, сокровенные мысли. Какая же я глупая, что сразу этого в ней не распознала. Марисоль открыла глаза и встретила мой непроницаемый взгляд. Она тронула пальцами мой локоть.
– Пожалуйста, не трогай меня, – попросила я.
Она тотчас отдернула руку.
– Вот видишь, тебе уже захотелось уйти, – сказала Марисоль. Внешне она сохраняла спокойствие, несмотря ни на что.
Мне и правда захотелось уйти, захотелось убежать в лес и больше не возвращаться.
– Это была моя старая жизнь, – пояснила она. – Ты ведь тоже кое-что оставила в прошлом.
Я поднялась и сказала, что устала и иду спать и что она может пойти со мной, но сначала мне нужно время все обдумать.
– Сиди тут и жди.
И она осталась, глядя в небо. Позже, когда я уже почти спала, я услышала, как она подошла к кровати, потом прошептала:
– Никто не застрахован, вот что ты должна понять, я не хотела быть такой, я этого не просила.
– А каково это ощущать? – спросила я. – Каково это было ощущать?
– Тяжело. Как груз, который ты обречена нести всю жизнь.
11
Мне было как-то не по себе находиться рядом с Валери. Она вызывала у меня отвращение – и я ничего не могла с собой поделать. За завтраком мы все пялились на нее, пока она не отводила взгляд. С ее появлением мы невольно вспоминали, от чего отказались; в ее присутствии мы понижали голос, пытаясь отгородиться от нее, потому что нас беспокоили ее суждения о нас и нашем поведении.
– Рождение ребенка – это все равно что смерть, – заявила она, заметив, как мы на нее смотрим. – Вы что, будете меня осуждать за то, что я не хочу рожать?
Никто ей не ответил, даже Тереза. Мы ели мюсли, смешанные с водой и сухим молоком. Мы пытались объяснить Валери, что наши опасения в отношении ее вполне естественны, ведь много лет назад ее признали пригодной для материнства, которого мы все были лишены.
– А я к этому иначе отношусь, – возразила она. – Если уж на то пошло, то это я непригодна. Всю жизнь мне твердили, что я смогу стать полноценной, только если выращу что-то внутри себя и принесу это миру. А вы – полноценны такими, какие вы есть.
Она взволнованно задышала.
– Я никогда об этом не думала с такой точки зрения, – примирительно произнесла Марисоль. – Спасибо, что предложила взглянуть на проблему в таком ракурсе.
После завтрака Марисоль рассказала всем, кто она.
– Можете уходить. Я вас не стану осуждать.
Лайла и Тереза переглянулись, но что они могли поделать? Куда им идти?
– Наша прежняя жизнь позади. Давайте не будем задумываться, кем мы все были раньше, – рассудительно сказала Марисоль.
Мы смотрели в окно на Валери, сидевшую на траве перед хижиной. Она курила, причем, едва докурив одну, уже зажигала следующую, а окурок затаптывала в траве. Лайла стояла рядом со мной. Она облизала губы.
– В нашей прошлой жизни было много маленьких удовольствий, которые нам уже не испытать, – продолжала Марисоль.
– Ты хочешь сказать, трудно быть всегда хорошей, – заметила Лайла. И вдруг улыбнулась. – А я была такой крикуньей.
– Я тоже, – кивнула я.
– И я, – встряла Тереза, не желая оставаться белой вороной.
Я попыталась представить себе, как они орут благим матом в ночное небо, отхлебывая из бутылки, танцуя до упада. Это оказалось нелегко. У них были осунувшиеся лица, туго зачесанные назад волосы. Все выглядели утомленными, вне зависимости от того, хорошо ли они спали. Зеркала в хижине не было, но я предположила, что выгляжу не лучше.
Я воображала себе, что бы мог сказать доктор А. «Кто захочет принести ребенка в наш мир? Что это говорит о тебе?»
Полагаю, мне бы хотелось оставить после себя какой-нибудь след на нашей земле, убеждала я его призрак.
«Старайся сильнее», – строго внушал мне призрак.
Так странно, что я снова начала о нем думать. Наверное, доверительность в условиях стресса что-то да значила, она связала нас путами, из которых мне уже не вырваться. Хотя если уж быть до конца честной, теперь я с трудом могла представить себе его лицо. Это осознание вызвало у меня странную печаль – как если бы я прошла на улице мимо человека, которого раньше любила.
Среди ночи я вскочила, когда мне привиделось, будто к нам приближается темный силуэт, но это была все лишь простыня, которую я развесила в комнате сушиться. Опасаться было нечего.
12
Пришла моя очередь отправиться за продуктами. Другие не хотели, чтобы я уходила, потому что мой округлившийся живот сразу бросался в глаза, но еды нам всем не хватало, а набирать нормальный вес было необходимо, и кроме того, мне самой не терпелось вырваться на волю. Мне осточертело постоянно находиться под тяжким покровом листвы. Лайла составила мне компанию, потому что она знала, где спрятана машина. Я надела мешковатое платье для беременных, которое купила в городке на озере, оно все еще было мне великовато и складками висело на моем новом теле. У меня уже достаточно отросли волосы, и Валери сделала мне укладку в стиле белобилетницы: аккуратно зачесала назад и стянула резинкой на затылке. У нее были ласковые руки. Я про себя несколько раз повторила номер телефона. Мысленно пробегала по цифрам, как пальцами по клавишам, когда играешь арпеджио, или как пальцами по позвонкам. Марисоль смотрела, как я засовываю пистолет в карман куртки. Оставшиеся в хижине помахали нам на прощание.
