Лайла была сумрачна и молчалива, пока мы шли по лесу. Время от времени она брала меня за руку и направляла в нужную сторону. Вскоре лес сменился полем, и мы заметили вдалеке дорогу. Это произошло так быстро, что можно было принять за фокус: наше лесное пристанище оказалось ненадежным, как карточный домик. Только оказавшись в машине, Лайла успокоилась. Но сначала она заглянула в багажник, потом под сиденья. Я вдруг прониклась нежностью и к ее заботливым рукам, и к обветренной коже, и к ее деловитой манере, с какой она все вокруг изучала и брала на заметку.
Лайла стала рыться в бардачке в поисках чего-нибудь нужного и нашарила там полпачки сигарет.
– Мне такие нравятся, – жалобно призналась она, прочитав название марки.
– Давай на стоянке выкурим одну на двоих, – предложила я. – И никому не скажем.
Мы так и сделали, закурив одну в машине и затягиваясь по очереди, глядя, как мужчины и женщины проходят сквозь автоматические двери супермаркета. Сигарета оказалась крепкая, и от ее забористости меня бросило в пот. Ребенок в знак протеста задрыгался. Лайла открыла свою дверцу, бросила окурок на землю и решительно затоптала его каблуком, отчего она мне еще больше понравилась.
В супермаркете мы толкали большую серебристую тележку под яркими лампами. Поскрипывание колесиков перекрывало даже бодрую фоновую мелодию. Эта какофония резала мне слух, настолько я уже привыкла к лесной тишине. Здесь, в глухой провинции, зорких эмиссаров нигде не было видно. Оказавшись в ряду сухих завтраков, я наврала Лайле, что мне надо в туалет. «Иди, конечно», – сказала она. Туалет находился не в супермаркете, а в отдельном краснокирпичном здании. Я, как и спланировала заранее, продефилировала мимо туалета прямехонько к стоящей рядом оранжевой телефонной будке, вошла и набрала номер.
– А я уж подумал, ты умерла, – сказал доктор А, сняв трубку.
Меня охватило чувство облегчения. Даже ноги задрожали.
– И что вы при этом почувствовали? – спросила я, туго обвив спиралевидный провод вокруг запястья и сжав кровеносные сосуды.
– Нет, лучше скажи, как ты себя чувствуешь.
– Ничего вы не почувствовали, – ответила я за него. Я вспомнила лучшие дни наших консультаций, когда я могла упрямо парировать его реплики, когда я была еще способна перечить и дерзить ему, а он сидел такой невозмутимый…
– Эта мысль вас опечалила? – не унималась я.
Мне страшно хотелось, чтобы он на меня обозлился, чтобы перестал быть таким равнодушным. Я следила за автоматическими дверями супермаркета, из которых в любой момент могла выйти Лайла.
– Я же профессионал, – отозвался он. – Я бы это не принял близко к сердцу. Я бы почувствовал с профессиональной точки зрения досаду, потому что ты не была безнадежна.
– А я думала, что уже давным-давно стала безнадежной, – сказала я. Услышав его голос, я вдруг ощутила необычайную легкость в мыслях.
– Ты можешь считать себя мастерицей выживания, но ты склонна совершать ошибки, – сказал он.
– Так вот почему мне выпал синий билет?
– Ты мыслишь одномерно.
– Но это так?
– Я просто констатирую факты, – заметил он. – Я старюсь тебе помочь, обращая твое внимание на некоторые пагубные тенденции. Я стараюсь, чтобы ты увидела себя в истинном свете, как делал это всегда.
– Вы меня любите? – поинтересовалась я.
– В рамках моих обязанностей мне надлежит любить все человеческие существа, – ответил он. – В рамках моих обязанностей мне нужно уважать и направлять их на путь истинный во мраке их жизни.
– Фигня! – сказала я и повесила трубку.
Я на секунду согнулась и спрятала лицо в ладонях. Никакого утешения он мне не дал, ни капельки утешения. Зря я ему позвонила, я почувствовала себя обманутой – и своими инстинктами, и дурацким предвкушением нашего телефонного разговора, когда я всю дорогу повторяла про себя его номер, словно надеялась, что в нем таятся ответы на все мои вопросы.
Нельзя было терять ни минуты. Я вернулась в супермаркет и нашла там Лайлу. Она стояла в растерянности у мясного прилавка, держа в одной руке сверток стейков, а в другой руке – связку сосисок. Мой взгляд привлекли желеобразные красные пятна и потеки крови на прилавке. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы меня не вырвало.
– Я зверски хочу есть, – призналась Лайла. Она заговорила как ребенок, вся ее ершистость куда-то делась, и я с удивлением осознала, что она, скорее всего, самая юная в нашей компании. Мне вдруг захотелось засыпать ее вопросами, откуда она, что с ней произошло, как она тут оказалась, но это было бы нарушением нашего негласного уговора, согласно которому прошлая жизнь принадлежала только нам и не имела никакого отношения к нынешней.
– Я бы могла слона съесть, – продолжала она. – Или лошадь. Я бы могла съесть что угодно. И это ужасно.
Я положила ей руки на плечи.
– Посмотри на меня. Дыши глубже. Давай расплатимся за все. Пойдем.
Кассирша, сканировавшая покупки, похоже, опешила от нашего выбора и количества продуктов. Это послужило мне лишним напоминанием, что каждая наша вылазка в большой мир сопряжена с риском, вне зависимости от того, собралась я кому-то позвонить или нет. У Лайлы были красные глаза.
– Пожалуйста, убери в рюкзаки самые тяжелые вещи, – попросила я ее, как будто ничего страшного не произошло, как будто все снова могло вернуться в нормальное русло. – Какая чудесная погода! Какой чудесный ужин мы приготовим, когда вернемся домой!
13
– Расскажи мне про смерть и про возвращение к жизни, – попросила я Марисоль тем же вечером.
Я представила, что в лесу прячутся эмиссары и незаметно окружают нашу хижину. Я воображала, как они запускают над лесом оранжевые световые ракеты, чтобы найти наше убежище. Мы привыкли чувствовать себя в безопасности, но на самом деле нигде мы не были в безопасности, ни сейчас, ни, возможно, никогда раньше.
Я старалась компенсировать чувство утраты, трогая Марисоль, гладя ее тело, касаясь ее мягкой груди, ее голеней, живота. Растрачивая или пополняя свою энергию.
– Ты меня утомляешь, – сказала она.
– Расскажи про себя, – попросила я.
Она лежала на кровати, одетая, закинув руки за голову. Она бросила на меня задумчивый взгляд.
– Ну ладно, – наконец согласилась она. – Если ты уж так хочешь это услышать.
И она рассказала, как вытянула руку, а другой врач вставил ей в вену иглу капельницы. На стойке висел пакет с раствором, фиолетовой жидкостью, которая по капле поступала в ее кровь.
– Я спала, – рассказывала Марисоль, – а потом проснулась в чистой белой комнате. Это была моя детская спальня, но она почти пустовала, и освещение было очень тусклое. Ко мне подошла мама и взяла меня за руку. Я не видела ее очень давно. Я ездила к ней пару раз в гости после того, как обосновалась в городе, но все было совсем не так, как в детстве. Во сне она меня опять любила. В той комнате на белом столе лежало серое яйцо, – продолжала она. – Я подошла к яйцу и взяла его в руки: его скорлупа пульсировала. Я поняла, как важно разбить это яйцо. Я подняла его обеими руками и бросила на стол, а потом стала собирать осколки скорлупы. Но, прежде чем увидеть, что у него внутри, я вернулась к жизни. Очень редко у меня бывают сны, в которых я снова оказываюсь в той комнате. Но очень часто я почти вижу, что в том яйце. Я уверена, что обязательно это увижу до своей смерти. Но я боюсь увидеть, что у него внутри, хотя всю жизнь этого жду.
