В первом доме все спали, свет не горел, и я пыталась разглядеть детали интерьера – мебель, украшения, цвет стен. То же самое было и во втором доме, и в третьем. И только в четвертом доме я напала на золотую жилу. Одно окно сзади было освещено. Кухня. Там сидела женщина. Мне не надо было разглядывать ее медальон. На руках она держала младенца, такого беспомощного и ранимого вне крепости своей коляски. От этого зрелища у меня перехватило дыхание. Малыш потянулся ручонкой к ее лицу, схватил за губу и оттянул вниз. Женщина поцеловала малыша в темя, потом открыла холодильник – что-то искала. Я невольно всплакнула, уронив две-три скупые слезы, как будто меня ударили под дых, но потом взяла себя в руки.
Открыть замок мне не составило труда. Проскользнув в дом, я на секунду вообразила, будто он мой собственный, будто я возвращаю себе то, что принадлежит мне по праву. Сама посмотри: теплые деревянные половицы, столик, на котором стоит телефон. Стараясь не шуметь, я поставила рюкзак рядом с вешалкой. Я бы иначе отделала дом, отодрала бы обои и перекрасила пол. Я рассердилась. Этот дом должен был принадлежать мне! Что я такого сделала, что меня отвергли? Что со мной не так? Этот вопрос мучил меня всю мою жизнь. Я замерла и скорчилась от боли, горячей и непривычной, которая опять пронзила мое тело. Я постояла, подождала, перевела дыхание. И отправилась прямиком в кухню. Женщина сидела спиной ко мне и прижимала к себе младенца. Подойдя к ней сзади, я зажала ей рукой рот, а другой рукой обвила ее талию. Она вся напряглась, но не смогла бороться со мной с ребенком на руках. Со стороны могло бы показаться, что мы обнимаемся.
– Не кричи, только не кричи! – прошептала я ей на ухо. Волосы у нее пахли медом и свежим постельным бельем. Она стала извиваться под моими руками, пытаясь вырваться, и мне пришлось сильнее прижать ее животом. – Я не хочу причинить тебе вреда, правда!
Я сжимала в руке нож, одновременно сдерживая ее локтем. Я подалась вперед и положила нож на стол, чтобы она его видела. Только после этого она обмякла.
– Я не хочу причинить тебе вреда, – повторила я. – Но мне нужно, чтобы ты молчала. Ты будешь молчать?
Она кивнула. Я подождала несколько секунд и отпустила ее. Она встала и тотчас перебежала на противоположную сторону стола. Ее блузка была расстегнута. Младенец терся о ее грудь.
– Пожалуйста, не забирай моего ребенка, – произнесла она тихим угрюмым голосом. – Прошу тебя! Я отдам все что угодно, только не забирай моего ребенка!
– Мне не нужен твой ребенок, – сказала я и натянула платье на своем выпирающем животе, чтобы она смогла его хорошенько разглядеть. – Я такая же, как ты, – продолжала я, хотя и так было понятно, что вовсе не такая же, и очевидность этого факта заставила меня испытать болезненное чувство стыда.
– Что вам здесь нужно? – спросила мать. Малыш, которому передалось волнение матери, забеспокоился и захныкал. – Сладкий мой, милый мой, – обратилась она к младенцу – этот сюсюкающий язык был мне совершенно незнаком, снова вызвав у меня слезы. Я зло их отерла и схватила нож.
– Я хочу понять, что мне делать, – ответила я. – Со мной кое-что происходит.
Но она смотрела на ребенка, не на меня.
– Я не знаю, что вам сказать, – ответила она. – Не знаю, с чего начать.
– Пожалуйста, – взмолилась я. Очередной приступ боли. Я зажмурилась, тяжело задышала, а когда открыла глаза, то увидела, что она смотрит на меня, на мокрые пятна на моем платье, на мою вздымающуюся грудь.
– Вот оно что… – выдохнула она.
Я опустилась на стул и махнула ножом, приказывая ей последовать моему примеру, хотя это был ее дом. Она тяжело села с противоположной стороны стола.
– Начни с самого начала, – сказала я. – Начни с основного.
Ее глаза расширились.
– Да у тебя же схватки, – произнесла она. – Будет больнее и больнее. А потом… – Она запнулась.
– Потом что? Только побыстрее, пожалуйста.
– Ну а потом нужно вытолкнуть ребенка из себя. – Она шевельнулась. – Ребенок появится с пуповиной, тебе нужно будет ее перерезать, но не слишком рано. Тебе надо будет дождаться, когда выйдет плацента, это такая красная штуковина на конце пуповины. Ты сразу ее увидишь, когда она выйдет.
Было такое ощущение, что она говорит на иностранном языке. Ребенок стал копошиться у ее блузки, и она, слегка отвернувшись от меня, что-то сделала, дав ему доступ к своему телу. Потом снова повернулась ко мне, и я поняла, что ребенок пристроился к ее соску, и его губы вцепились в ее плоть. Я подумала о том, как отяжелели мои груди, какие они стали твердые и голубоватые, я видела это, когда раздевалась, и теперь их состояние приобрело ужасный новый смысл.
На ее глаза падала тень от висящей сверху лампы.
– Ты будешь как заведенная проверять ребенка каждую секунду в течение всего дня. Ты будешь уверена, что ребенок умирает. Ты будешь прижимать его к себе и плакать. Иногда тебе будет казаться, что ты сама его убиваешь.
Я положила нож на стол.
– А ты же не белобилетница, – произнесла она. Это не был вопрос. – По-моему, ты еще не осознала, что наделала. В какую беду ты вляпалась.
– Ничего, справлюсь, – отрезала я.
– Я не имею в виду эмиссаров, хотя они наверняка тебя найдут. Я имею в виду другую беду, беду материнства. Беду, которая никогда не кончится. – Она слегка коснулась головки ребенка. – Пойдем, поможешь мне уложить его спать.
Я пошла за ней по лестнице наверх, а она что-то шептала ребенку на ухо, снова заговорив на сюсюкающем языке. Мы вошли в комнату, освещенную янтарным светом.
– Встань в углу, – обратилась она ко мне, уже смелее. – Встань так, чтобы я видела твои руки.
Я решила ей довериться. Мои ладони, обращенные к ней, были загрубевшими и блестели от пота. Линия жизни, линия ума, линия любви… Старое деревенское суеверие: помню, как другие девчонки держали мои ладони и читали по ним мою судьбу.
– Вот как надо класть ребенка в кроватку, – стала она меня учить, преувеличенно медленно положив ребенка на спинку. – Не клади ребенка на бок, – вдруг сердито добавила она. – Ребенок может умереть, лежа на боку. Запомни: это важно. Никто тебе этого никогда не скажет, а я вот говорю.
Малыш, ловко изогнувшись, сунул ногу себе в рот.
– А вот так ребенка надо закутывать, – продолжала она, натянув одеяло на малыша так, чтобы его ручки оставались свободны. – Так ему не станет жарко. Малыши не умеют контролировать температуру своего тела. Они не умеют управлять своими эмоциями. Они же целиком зависят от матери. И это жутко пугает, даже я могу это признать.
Она снова тронула малыша за лысую головку, а потом запустила колесо с погремушками над кроваткой, тени от которых заплясали на стене.
– А если бы тебе не хотелось рожать? – спросила я, наблюдая, как ребенок высвободил ножку из-под одеяла и выгнулся. – Что, если бы ты не смогла?
