После ежедневной пробежки я совершала долгую пешую прогулку к лаборатории, где работала, мой лабораторный халатик лежал свернутым в рюкзаке. Сознание того, что я каждый день направляюсь к месту, где царит абсолютная предсказуемость, вселяло в меня спокойствие. По дороге на работу я выкуривала ровно две сигареты и пила кофе из белой керамической фляжки. По мере моего продвижения к центру города людей вокруг становилось все больше, меня окружали спешащие мужчины и женщины, которые тоже курили и тоже пили кофе из фляжек. Подходя к зданию лаборатории, я тушила вторую сигарету о каменную стену и стягивала волосы на затылке эластичной резинкой, дважды оборачивая ее вокруг хвостика. Тебе не обязательно туда входить, уговаривала я себя ласково, но, разумеется, всегда входила.
3
По пятницам, когда вся запланированная на неделю работа была выполнена, опасные химикаты заперты в шкафах, наши руководители выставляли темные винные бутылки. Сидя на протертых от пятен скамейках и болтая ногами, мы пили вино из плотных пластиковых стаканчиков, на их стенках бликовал свет. Это было мое любимое время суток и недели. Мы ждали этой минуты весь день. Вино было для нас питательным, как суп, темный и терпкий, и я с первого глотка чувствовала, насколько оно мне полезно, укрепляет мои мышцы, распаляет или усмиряет мой непокорный дух.
В туалете мы переоделись в повседневную одежду. Мои лосины уже были сморщенные. Они всегда были сморщенные. Кафельная плитка в туалете была темно-зеленого цвета с белой каемкой, лампы светили тускло. Глядя на свои отражения, пляшущие в длинном зеркале над раковиной из нержавеющей стали, мы уже представляли себя дочерями ночной тьмы. В маленьком окошке под потолком виднелся кусочек неба – чистый ультрамарин, быстро темнеющий.
Подростковая пора миновала. Для нас с отрочеством было покончено. Но мы не тосковали по этой поре. Теперь с нами могло произойти все что угодно. Мы рисовали в своем воображении тусовки по всему городу, новых знакомых, с кем нам суждено было встретиться: они дожидались нас под ярким светом уличных огней там, где мы меньше всего надеялись их увидеть. Если ты была синебилетницей, твоя жизнь могла измениться в любое мгновение, ты сама могла ее изменить в любой момент, и нас переполняли то спокойствие, то тревога по поводу возможностей, таящихся в такой свободе.
Уложив волосы, мы помогали друг другу нанести макияж, мы пускали по кругу тюбик губной помады, как сигарету, а потом угощали друг друга настоящими сигаретами и шли по барам, по дороге прикладываясь по очереди к бутылке вина. Я прижимала бутылку ко рту, высоко задирая ее к небу, и отпивала глоток. Вино стекало по подбородку, и я пальцами отирала винные струйки. Мне нравился этот ритуал: нравилось ощущать винную пленку на губах, запах лака для волос, нравилось зачесывать наверх волосы и распылять спреем парфюм на шею. Мне даже нравилось, как иногда, когда мы уже подходили к бару, тротуар под ногами вдруг вздымался к небу, а мои подружки хлопотливо поднимали меня на ноги – коленка разбита в кровь и вечные синяки на голенях. Ни слова осуждения. Просто меня возвращали в вертикальное положение, как тому и следовало быть.
В третьем баре, куда мы зашли, я увидела мужчину, который пил пиво из стакана без логотипа. Он был на целую голову выше меня – это первое, что бросилось мне в глаза, а потом уж я заметила его широкие, чуть покатые плечи в черной куртке – плечи покладистого мужчины, который как будто интуитивно чувствовал, какое пространство занимает его крупное тело, но не робел из-за этого: по всему было видно, что он идет по жизни не бездумно. Этот сойдет, подумала я.
Мои спутницы куда-то подевались. Мы с ним пили коктейли медового цвета, от которых сумрак бара наполнялся уютным теплом. Его звали Р, и он был старше меня, но ненамного. Он щедро расплатился за выпивку. Белая рубашка, пачка банкнот в заднем кармане брюк. Трудно было преодолеть искушение дотронуться до него. Чуть позже, уже переместившись за столик в углу, когда мы оба были жутко пьяные, я показала ему, только на секунду, свой синий билет, спрятанный в медальоне. Раскрыла и снова закрыла, словно голодный рот. Кое-кто из мужчин опешил бы, но только не он. Он вращал между пальцев картонную подставку под пивной стакан.
– Ну и хорошо, – произнес он. – Это по мне.
Я залила золотистого напитка в рот, чтобы не дать себе сболтнуть какую-нибудь глупость. Он положил мне ладонь на колено и не убрал. Во мне вспыхнуло жгучее желание, даже сердце на мгновение остановилось. Все мои сослуживицы уже ушли, а я и не заметила. Мы вышли из бара, он затащил меня в темный угол и навис надо мной. Он поцеловал меня в губы, а я схватила его за ремень и привлекла к себе на секунду-другую, потом оттолкнула, положив обе ладони ему на грудь, после чего помчалась по омытой дождем улице к железнодорожной станции, возбужденная, охваченная темным чувством, не оборачиваясь, хотя я знала, что он глядит мне вслед.
Это темное чувство клокотало в моем теле, бурлило, как кипящая жидкость, вроде лужи крови или черной смолы. Меня обуяла яростная радость – вот так я бы описала это чувство. Дожидаясь своей электрички, я рыдала, но мне не было грустно.
Вагон был ярко освещен, и кроме меня в нем ехала еще одна женщина, с рыжими волосами, в длинной юбке, с розовыми пятнами на щеках; она посмотрела на меня в упор, потом встала и прошла в дальний конец вагона, чтобы отсесть подальше. И я подумала, что, должно быть, ей внушила отвращение моя внутренняя слабость, которую она интуитивно уловила и которой не захотела заразиться. А может быть, она была, как и я, пьяна и, оказавшись в вагоне, просто захотела побыть одна.
Я встретила собственный взгляд в темном окне, когда поезд въехал в туннель: лицо осунувшееся и бледное, волосы всклокочены. Едва войдя в квартиру, я прямиком прошла в спальню и, не раздеваясь, рухнула на кровать. Во рту я ощущала тяжелый вкус алкоголя. И я точно знала, что я за женщина, какого рода я женщина, и мне больше не хотелось быть такой – от кого люди шарахаются в вагоне электрички и кто позволяет незнакомым мужчинам себя целовать, грубо, похотливо, в темном углу, среди коробок с пустыми бутылками из бара, я все повторяла про себя: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», точно заклинание – пока меня не сморил сон.
4
Воспоминания о более ранних периодах моей жизни не возвращались ко мне во время визитов к доктору А, даже когда он приглушал свет в кабинете и клал ладони мне на голову, словно целитель-шарлатан. А я только потела, так, что у меня начинало щипать в глазах, и кожа становилась липкой.
– Расскажи мне о своем путешествии в город, – попросил доктор А, листая свои записи. – О путешествии, с которого началась твоя жизнь.
«Ага, сейчас!» – теперь была моя очередь съехидничать.
Я никогда не рассказывала ему про это. Ни про шуршание крыльев летучих мышей – про этот звук, как будто ногтем царапают по столу, который долго стоял у меня в ушах. Ни про стайку крошечных лягушек, которые ранним утром вприпрыжку пересекали дорогу целых десять минут, и я воочию увидела, как мне в будущем предстоит выживать. Мне нужно было найти себе какую-то опору, найти ее в вещах, которые больше ни для кого не имели никакого значения. В них не было никакой тайны, до которой следовало докопаться, они не обладали никакой жизненной важностью. Они просто существовали сами по себе.
