– Я скажу тебе правду, потому что я тебя уважаю, – сказал он. – Тебе дали синий билет не из-за твоих дурных поступков, не из-за того, что ты какая-то не такая. Это был случайный выбор. Это могло произойти с любой из вас. Тут дело не в том, что кто-то недостоин. И нет никакой закономерности – по крайней мере, такой, которой управляется лотерея. Есть только «да» и «нет» – вот и все. Но тем не менее смотри, насколько верным оказался выбор, смотри, как точно ты исполнила предначертанное тебе судьбой, ведь поначалу ты радовалась своему синему билету. Не перебивай меня! Я же знаю: ты была счастлива довольно долго. Но ты не смогла принять свою судьбу: ты считала, что ты лучше, и ты тяготилась тем, что тебе было дано.
– То есть я самого начала могла быть белобилетницей!
– Но, вероятно, тебя и такая судьба не удовлетворила бы, потому что ты всегда жаждала большего.
С этим я не могла поспорить. У меня не было желания пытаться с ним спорить.
И вместо того чтобы оспорить его слова, я спросила:
– И что теперь со мной сделают? Что теперь меня ждет?
Он улыбнулся. Но я вдруг заметила, что у него усталый вид.
– Все кончено, Калла, – проговорил он. – Они ничего не станут предпринимать. Можешь успокоиться.
– Я не понимаю.
– Ты разве забыла, каково это – замерзнуть в пути, всегда быть в одиночестве, в опасности? – продолжал он. – Не кажется ли тебе, что ты уже достаточно наказана? Но это и хорошо. Тебя отправят в другой город, опять дадут шанс устроить свою жизнь. Постарайся на этот раз не упустить его.
Я подумала о долгих неделях в бегах. Я была уверена, что мы с Новой сумели бы это выдержать, и нас впереди ждала жизнь, которой мы желали. Месяцы тихой жизни в лесной хижине, утопающей в зелени, с моей дочуркой, живой и здоровой, растущей внутри меня день за днем. Мое наказание. Равнодушное лицо доктора А маячило передо мной. Неужели он не понимал, что это, как он выразился, наказание было лучшим, настоящим периодом моей жизни. Очень возможно, что я не лучший кандидат на то, чтобы быть матерью, но я же услышала зов своего тела, и я выбрала для себя бремя материнства. Я выбрала свободу, хотя кому-то она могла бы показаться совсем не свободой, а чем-то прямо противоположным.
Доктор А выпустил мои руки и чуть придвинул стул ко мне.
– Мне всегда нравилось с тобой беседовать, – сказал он. – Очень жаль, что так все получилось. Мне казалось, в тебе есть потенциал. Иногда я даже писал о тебе восторженные заметки.
Его слова показались мне настолько смешными, что я засмеялась, но смех опять обернулся слезами. Мне захотелось лечь на пол. Я была как выжатый лимон.
– Если у тебя есть какие-то последние просьбы, скажи, пока мы тут. – Он сделал многозначительную паузу. – Ты даже не поинтересовалась судьбой той, с кем ты была.
– Марисоль. – У меня пересохло во рту, ее имя прозвучало как незнакомое. Заболели глаза. Мне не хотелось знать, откуда им стало про нее известно.
– Она же врач, как ты знаешь, – пояснил доктор А. – Или была врачом. Между прочим, занимала серьезную должность. И она заключила с нами сделку. – Он выжидательно посмотрел на меня.
– Какую сделку? – не удержалась я. Мне было неприятно задавать ему вопросы, вытягивать информацию. А вдруг она убедила их оставить ее в покое?
– Я знаю, тебе будет трудно это услышать…
– Нет, – солгала я машинально. Он удивленно поднял брови.
– Отлично. Она очень хорошо работала, прежде чем забеременела, и разумно решила продолжать работать. Она находила женщин-беглянок и сдавала их нам, завоевывала их доверие и приводила в места, где мы их брали. Она отлично справлялась с этим заданием, да мы в ней и не сомневались. Это была ее временная работа, на несколько месяцев. А взамен ей было разрешено оставить ребенка и свободно покинуть с ним страну.
Я вспомнила светловолосую женщину, с которой впервые ее увидела: как они сидели, склонив головы, и вырабатывали какой-то план. А потом подумала, как Марисоль отвезла ее в какое-то укромное место, где их дожидались эмиссары, и как потом она поехала дальше, уже в новой машине, оставив ту женщину на произвол судьбы.
– Она заманила меня в западню, – сказала я.
– Она чуть не сорвала задание, – заметил он. – Она надолго пропала с радаров после того, как встретила тебя. Мы даже думали, что она совершила какую-то глупость. Хотя это было не в ее стиле. Но в конце концов она к нам вернулась, как мы и предполагали. Потому что прежде всего она беспокоилась о благополучии своего ребенка.
Он дотянулся до моих рук и снова сжал их, сильнее, чем прежде, – так что у меня кости хрустнули.
– В конечном счете ты только облегчила ей задачу предать тебя, – продолжал он. – Это было всегда тебе свойственно. Такой уж ты человек. Даже без всякого билета это в тебе проявилось с самого начала.
Как же неприятно было ощущать, что мои руки зажаты в его ладонях. Уж лучше бы он меня за шею схватил. И оставил бы там созвездие синяков, голубые полумесяцы отметин от ногтей. Его доброта была хуже бессердечия. В его взгляде читалось искреннее сочувствие. Может быть, он мог даже заплакать. Я не сводила с него глаз. Он выпустил мои руки. Он не заплакал.
2
Эмиссар отвела меня в комнату с кроватью. Это была низенькая блондинка, которая постоянно жевала жвачку, когда ей казалось, что я на нее не смотрю. Я представила себе, как нападаю на нее, хватаю ее пистолет и бью рукояткой по лицу. Но из моих грудей сочилось молоко, кожа на них была туго натянута, как на барабане, и они ныли. Мне пришлось зайти в туалет, там я стала массировать набухшие груди и с ужасом смотрела, как молоко вытекает из них в унитаз, но зато мне удалось немного снять болезненное напряжение. Потом я села на кровать, зажгла лампу и стала чего-то ждать. Я досчитала до ста, потом до тысячи, потом стала считать в обратном порядке, пытаясь выгнать все мысли из головы, чтобы слышать только монотонный шум пустоты, но ничего не получилось.
Я знала: должно быть некое утешение в том, чтобы наконец-то узнать, что во мне нет никакого изъяна – ни явного, ни кем-то обнаруженного, как мне внушали всю мою жизнь, но утешение было абстрактным, холодным, недосягаемым.
Я просидела в этой комнате уже довольно долго, как вдруг в дверь постучали. Я жадно прильнула к глазку, но за дверью была не Нова. Марисоль. Она смотрела не на меня, а в пол, потом скользнула взглядом по коридору. Я отступила от двери, едва сдерживая тошноту, и она вошла. На ней был врачебный белый халат. Она выглядела в точности, как я ее себе представляла: волосы гладко зачесаны назад и собраны на затылке. Она не держала на руках ребенка, ни моего, ни своего. Она принесла поднос с накрытой фольгой тарелкой, двумя стаканами воды, пачкой сигарет.
– Приветик! – сказала она.
– Ты знаешь, где она? – почти выкрикнула я.
– И я рада тебя видеть, – отозвалась она и залпом выпила воду из стакана. Я отмахнулась, когда она предложила мне другой.
