Довольно скоро он стал относиться ко мне с меньшей обходительностью. Например, больше не заводил разговоров о презервативе. Меня это даже немного коробило, хотя в этом и состоял мой план. Было бы здорово, если бы он хотя бы притворялся, будто любит меня, даже когда он, тяжело дыша, говорил мне в постели, что я похотливая потаскуха. А я только стонала в ответ: «Еще! Еще!» Лозунг моей жизни. Я, когда хотела, могла быть очень милой.
Ко мне домой он тоже приходил. Лежа с ним в своей постели, я ощущала на его коже отметины других его женщин-синебилетниц, словно он их впитал в себя: им нравилось, как они себя с ним вели. Мне было интересно, где они все, эти его женщины, прошлые или настоящие, как они вообще попали в его объятия. Ты обязана расплачиваться по счетам за свое горе, говорила я себе всякий раз, когда он уезжал к себе. Мой дом пуст. Мои соседки еще спят в своих домах. И каждый раз я задирала ноги над головой, упирались ими в стену над изголовьем кровати. Силу гравитации не отменить. И гравитация была на моей стороне. А потом утром на стене над кроватью виднелись грязные следы ног – едва заметные, но все же, – и каждый раз они терзали мне душу, словно принадлежали моему призраку, или принадлежали мне, но в другом мире.
Как-то, ради разнообразия, мы отправились в мотель для влюбленных, которым все в городе пользовались. Это не было в полном смысле слова путешествие, потому что мотель располагался недалеко за городом. С балкона нашего номера можно было любоваться яркими городскими огнями, что мы и делали, когда выходили покурить в перерывах между сексом. Номер был выдержан в неряшливо-белых тонах, покрывала на кроватях были бледно-розовые, на фанерном изголовье нарисованы красные и синие птички. Я насчитала на одеяле три дырки от сигарет и, накрывшись им, легла на живот. Он зарылся лицом в мою шею.
– Ты симпатичная, ты красивая, – сказал он. Но это были только слова. Только звуки, вырвавшиеся у него изо рта.
Он прихватил с собой пластиковый пакет с пивом, и бутылки уютно позвякивали внутри. Мы наполнили ванну холодной водой, положили туда пивные бутылки и лед, который заказали у портье. Когда мы здорово набрались, я вынула одну бутылку, завернула ее в полотенце для рук и прижала к себе, как младенца. Он не оценил юмора, но мы пили пиво из бутылки-младенца, передавая ее друг другу, пока не осушили.
Он немного рассказал о том, как оказался в городе. Это было похоже на поход с ночевкой в палатках. Его приятели предложили ему поехать с ними. Иногда их группа задирала другие такие же группы.
– Я был из них самый высокий и самый сильный, – объяснил он. – Я уже считал себя мужчиной. Никто со мной не связывался. У нас не было лотереи, но не думай, что нам было легче. – В его голосе прозвучала уязвленная гордость. – Может быть, мы с тобой ехали по одной и той же дороге.
– Надеюсь, что нет, – заметила я, и он рассмеялся.
Уж я-то знала, чем мальчишки занимаются на этой дороге, но не стала уточнять.
Выпитое пиво избавило меня от всех запретов. Я позабыла обо всем, кроме наших тел, и стояла посреди номера на коленях, вытянув руки вперед. Я с удовольствием ощутила рассыпавшиеся по плечам волосы, избавив их от тугой резинки. Подушка была прижата к моему лицу. На шее лежала его рука, большой палец прижат к ямке под кадыком. Он вторгался в меня раз за разом. Потом вышел и кончил мне на живот, и потом не вытер меня, а включил телевизор и стал смеяться над рекламой. А я лежала на полу, дожидаясь, пока его семя высохнет на моей коже, и мне доставляло удовольствие ощущать себя нечистой.
Но потом я ласково прижала его к кровати обеими руками. Мое тело маятником двигалось взад-вперед.
– Не шевелись, – попросила я. – Лежи и не двигайся.
Лампа в абажуре с бахромой тихо дребезжала над нами. Он смачно похлопал ладонью по моей ляжке. Я подождала, пока он обмякнет, и легла рядом.
Когда он уснул, я наблюдала, как по потолку друг за другом движутся отблески фар проезжающих по дороге автомобилей, и поглаживала гладкую впадинку на моей ключице, где его пальцы впились мне в кожу слишком сильно. Это было его любимое место на моем теле, но я никак не могла понять почему, что заставляло его постоянно зажимать эту невзрачную косточку и по какой причине он выбрал именно ее среди всех костей и мышц, из которых было сделано мое тело. У меня возникла одна догадка: наверное, все дело в ее хрупкости, но мне не хотелось у него спрашивать, мне не хотелось самой разочароваться или разочаровать его, потому что я не была такой уж хрупкой, меня не надо было оберегать, я была как темный ветер, как облако пыли, несущееся по пейзажу, и никто не мог ничего сделать ради моего блага.
Я заглянула внутрь своей холодной раковины в поисках чувства вины и ничего там не обнаружила. Только свое сердце, напряженное, словно кулак. У меня были мокрые ляжки. Я вполне могла уже забеременеть. Но кто бы мог это теперь сказать.
9
Я знала, что, если забеременею, месячные прекратятся. Вот то единственное, что я смогла почерпнуть за многолетнюю взрослую жизнь, хотя и это могло быть обычным городским фольклором. Сначала месячные пришли, как обычно, в срок. Но когда настала пора очередных, была задержка на день. Потом на два, на три, на четыре. Я нервно считала дни. Десять. Одиннадцать. Это напоминало игру в прятки или ныряние под воду во время моих занятий в бассейне. Я лелеяла надежду и не имела никакой надежды. Я сохраняла безразличие. Нет, неправда. Вовсе я не сохраняла безразличие. Но и признаться, насколько сильно я этого хотела, было настолько постыдным, что даже мне было не под силу произнести это вслух. А если я и пыталась, у меня в мозгу возникали не четкие слова, а сплошной шум. Поэтому я просто считала дни. Ведь числа нельзя было ни в чем обвинить, они были простыми абстракциями.
Пятнадцать. Шестнадцать.
Моя руководительница подошла к моему столу в тот момент, когда я выдавливала из пипетки ляпис в колбу с водой. Ляпис растворился почти мгновенно.
– Лунный каустик, – сказала она. Так они его обычно называли. Очень красивое название.
– Да вы поэт! – заметила я и сдвинула защитные очки на лоб, стараясь не касаться своего лица или глаз.
Я решила заниматься химией, потому что мне это нравилось. Потому что тут всегда можно было видеть конкретный результат работы, причем заранее известный результат, поскольку сочетания разных веществ уже до тебя протестировали многократно, поскольку другие лаборанты выполняли точно такие же процедуры. Разумеется, надо было действовать осторожно, чтобы не подвергнуться заражению, действовать выверенно, потому что даже ничтожное нарушение пропорций могло загубить химический процесс, направить его не в то русло. Но мне нравилась цикличность процедур, как и сама мысль, что я запускаю некие природные процессы, и способность науки все это объяснить.
Иногда моя жизнь казалась мне неудавшимся экспериментом. Я следовала всем инструкциям, но тем не менее не стала той личностью, какой должна была стать. Наверное, думала я, все дело в биологии, ведь биология куда менее точная область знания – плохая наука, как я злорадно стала себя уверять, но лишь оттого, что она меня не удовлетворяла. Верно и то, что я не обращалась с собой так же аккуратно, как с реактивами в нашей лаборатории. В лаборатории все стояло на своих местах, все зависело от точных формулировок на этикетках, от чистоты. От безошибочного выполнения процедур и протоколов. В кабинеты имели доступ только те, кому это было дозволено.
