— В горах на севере и востоке есть другие поселения, — объяснил Казарл. — Так они говорят. Торговцы приезжают из мелких королевств Таддры, из далекого Закориса и с дорфарианских дозорных постов.
— А как насчет легендарного города? Они о нем слышали?
— Если и слышали, то никогда не прислушивались.
Они стояли у границы городка, на кладбище. Могилы здесь были утрамбованными холмиками, прямо на которых росли ползучие растения и цветы. Они выглядели весело и беззаботно, и там, где они высились, цветы лишь распускались пышнее.
— Город окружен джунглями и находится между этой местностью и берегом, — пояснил Казарл. — Мне уже начала сниться Ашнезия. Я упоминал, что этот город так называется?
— Опиши свой сон, — отозвался Регер.
— Белый свет, звенящий в полночь и огонь глаз.
— Ты тоже начал говорить, как жрец.
— Все шансарцы — жрецы. Жрецы-воины. Сегодня мы снова сразимся, ты и я.
— Но как я найду дорогу в Ашнезию, если убью тебя? — возразил Регер.
— Ты рассчитываешь, что я могу отвести тебя туда?
— Она дала тебе направление, — настаивал Регер. — В Саардсинмее или в Ша’лисе.
— Она? То есть эманакир? Это ты так думаешь.
За кладбищем начинался лес. Солнце позолотило его первые деревья, но в глубине царила темнота.
— Ты признаешь магию, по крайней мере, в виде сна, — наконец сказал шансарец. — Ты говоришь себе — ничто не таково, каким кажется.
— Я понимаю, тебе очень хочется, чтобы я думал так.
— Как мы будем сражаться? — поинтересовался Казарл. — Где мы возьмем мечи? Хочешь, поищу их? Я могу пойти в лес и поймать пару змей. Каждая превратится в стальной клинок.
— Именно этот трюк она проделала со мной, — мягко ответил Регер.
— Кто ты? — вопросил шансарец. — Ты знаешь себя? Может быть, ты умер в Саардсинмее. Может быть, я умер в реке.
— Здесь и сейчас, — произнес Регер в ответ, резко повернувшись.
Он перепрыгнул одну из осыпающихся могил и пошел к Казарлу, выхватив нож, который ему дали в совете Заддафа взамен того, что отобрал Галутиэ. Нож был испытанный, он легко разрубал тростник, лианы и плоть ящериц. Все обычаи стадиона утратили силу — даже воздержание от близости перед боем. Он провел ножом вдоль ребер Казарла, и брызнула кровь, красная, какой не бывает ничто, кроме нее.
Блеснул кинжал шансарца — шалианской работы, со змеерыбой, выгравированной на лезвии, и драгоценным камнем в навершии рукояти. Казарл даже не обратил внимания на порез на боку.
Регер стоял, ожидая. Когда шансарец бросился на него, он блокировал удар, потом еще один, и оттолкнул от себя Казарла, считая ниже своего достоинства ранить его еще раз.
Солнечный свет окутал землю. Но сражение было тяжелым и бессмысленным. Пользуясь отточенной реакцией, выработанной безжалостными тренировками на стадионе, Регер обнаружил, что его тело стало странным. Оно двигалось не так, как он помнил, и само было обижено этим. На арене кладбища не было гудящей упоенной толпы, не было причины и не было приза.
Шансарец откатился и стремительно бросился на него, снова и снова. Регер встретил его удар, сам ударил сбоку, снизу, в никуда, затем плавно перешел в нападение, вынуждая Казарла защищаться.
Первая и единственная рана шансарца кровоточила. Порез не лишил его боеспособности, но ему и без того не хватало боевого духа. Сейчас он не выкладывался так, как в реке.
Регер перебросил нож Заддафа из правой руки в левую, шагнул вперед и правым кулаком нанес удар в челюсть шансарцу. Когда тот покачнулся, Регер пнул его ногой. Казарл рухнул в цветы, шалианский кинжал отлетел в куст.
— Ты умер в реке, как и сказал мне, — уронил Регер.
— Амрек! — воскликнул шансарец. — Убей меня или позволь встать, чтобы сразить тебя.
Регер стоял над ним.
— Братья в Элисааре боролись за право первородства. А за что сражаться нам?
— За весь мир. Это продолжение вражды Ральднора. Кто-то должен возобладать, — он дотянулся до щиколотки Регера и потянул вниз, но Регер оторвал руку Казарла от своей ноги.
— У тебя идет кровь, эм Шансар. Иди в поселок к женщине и попроси осмотреть твою рану.
— Кто возобладает? — повторил Казарл. — Твоя раса или моя?
— Или эманакир. Если я пойду на запад, я найду город.
Казарл распластался на земле. Внезапно порез на боку начал причинять ему боль.
— Я был ее слугой в северном Элисааре — Ша’лисе. Я видел ее без вуали. Это была Аз’тира. Она умерла и снова ожила. Я лгал тебе, — он прикрыл глаза от солнца, его лицо стало загадочным и серьезным.
— Она говорила, что ее магия заставит меня последовать за ней?
— Она ничего не говорила о тебе. Она забыла тебя, Лидиец.
— Значит, она говорила только о городе.
— Кое-что и о городе.
— Но достаточно, чтобы ты смог найти дорогу туда.
— О да…
— Почему ты не сделал этого раньше?
Казарл снова открыл глаза. Его лицо сделалось гордым, высокомерным и совсем незнакомым.
— То одно, то другое. Или мне самой судьбой было предназначено стать твоим проводником.
— Только до этого места.
Медленно и осторожно Казарл сел, затем, опираясь о могилу, встал на ноги.
— Ашара-Анак, — только и произнес он.
Не спеша, так же прямо, как после боя в реке, он пошел назад в поселок. Он даже не вспомнил о дорогом кинжале, оставшемся в кустах, и больше ничего не сказал Регеру.
Лидиец прошел через кладбище и вошел под своды джунглей. Утренний свет остался позади, запад лишь угадывался за чащей леса. Вскоре, как, по словам Казарла, рассказывали люди, лес сомкнулся за ним.
Вокруг царила ночь. Ночь днем. Здесь не было дня. Равно как и направлений, севера или юга, востока или запада. Полный холодной ярости, опьяненный разочарованием и прозрачностью тьмы, он отдался воле судьбы, или Анакир, или желанию и памяти женщины по имени Аз’тира.
Казалось, в лесу нет ничего живого, кроме него и невероятно разросшихся деревьев. Было очень жарко и влажно. Когда его мучила жажда, что случалось не так часто, он пил росу с листьев. Он шел до тех пор, пока не падал с ног от нечеловеческой усталости. Тогда он спал, а когда просыпался, снова пускался в путь.
В нем проснулось что-то детское. Он возвышался над другими людьми, но в бесконечной ночи под деревьями его личность стала не нужна.
Если бы он измерял время, то, наверное, прошло около пяти дней, когда он подошел к колонне.
То ли ее белизна, то ли что-то другое освещало эбеновый лес. Она поднималась над самыми высокими деревьями, на восемьдесят локтей или даже выше. Если подойти ближе, можно было увидеть силуэты птиц и кошек, драконов и змей, вырезанных в непорочном белом камне.
