Непривычно молчаливый Кафриэль неожиданно повернул. Теперь мы движемся параллельно стене. Если приглядеться, за ней можно заметить тонкие иглы. Наверное, это шпили башен, а может какие-то каналы, по которым можно подняться еще выше.
– Красиво, – проговорила я, щурясь от яркого света.
Пальцы пришлось снова спрятать подмышки. Если в поезде было вполне терпимо, видимо, есть отопление, или просто не задувает, то здесь холод четко знает свои позиции и сдавать их не намерен.
Ангел довольно улыбнулся, подбородок приподнялся, плечи расправились. Еще не много – и крылья полезут. Даже недовольный Герман засмотрелся на серебристое чудо.
– Разумеется, красиво, – сказал Кафриэль гордо. – Это величайшее творение света в сфере архитектуры и зодчества.
– Просто чудо какое-то, – согласилась я. – Асмодею бы тоже понравилось. А то сидят там у себя в пустыне. У них даже небо оранжевое. И солнца нет. Наверное, вам досталось. Хотя проку от него – ноль.
– Слава богу, тебе удалось выбраться из этого Ада, подальше от влияния Асмодея. – проговорил Кафриэль с придыханием. – В прямом смысле.
Я с сомнением покосилась на него, но ангел, похоже, искренен. Да и не в его природе лукавить. Во всяком, случае, должно быть.
Под ногами пружинят облака, при каждом шаге от ног расходятся бледные радужные полосы. Солнце яркое, но не слепит и, самое досадное, не греет, и если бы не удивительное платье, давно бы околела.
Я мысленно в сотый раз поблагодарила каркуратора и устремила взгляд вперед.
Вдалеке переливается серебристая стена. Уточнять у Кафриэля – что это, не стала, понимая, если с этой стороны преддверия Рая, то там – Рай. И попасть в него так же сложно, как в Ад.
Потом потерла заледеневший нос такой же ледяной ладошкой. К моей величайшей радости, он совершенно зажил. А может, просто не чувствую ничего от холода.
Откинув растрепанную прядь с плеча, я проговорила:
– Ну, Бирнан предупреждал о нем.
– О ком? – не понял Кафриэль.
– Об Асмодее.
Ангел чуть наклонил голову и приподнял бровь.
– В самом деле? – поинтересовался он слишком безразличным тоном, какой делают специально, когда сами сгорают от любопытства.
– Да, – кивнула я. – Сказал, чтоб не влюблялась.
– Ох, как прав, пернатый проныра, – сообщил ангел с видом знатока. – Как прав.
Я оглянулась на Германа. Тот неспешно шагает чуть позади и сверлит ревнивым взглядом спину ангела. Даже смешно стало, что мертвец-одуванчик способен на такие эмоции. Если бы мог, наверняка продырявил бы его насквозь или пообрывал крылья в пылу гнева.
Под ботинком что-то взвизгнуло, я поспешно одернула ногу. Из облака выпорхнула крылатая дудка и недовольно затрубила.
Я хотела извиниться, но когда дудка заметила Кафриэля, открывшееся горнило быстро схлопнулось, и инструмент упорхнул к соседнему облаку.
Лицо ангела осталось невозмутимым, но я успела заметить дрожание в уголках губ и легкую тень улыбки.
– Так что там с Асмодеем? – спросила я, продолжая движение.
Губы ангела скривились. В домашней для него обстановке Кафриэль даже не пытается изображать терпеливость и доброжелательность к демону.
Он провел ладонью по белокурому ёжику на голове и произнес:
– В демонов вообще не стоит влюбляться. Ведьмы, особенно молодые, по неопытности поддаются чарам. А он только масла в огонь подливает. В конце концов, когда ведьма совсем теряет голову, демон ставит условие. Он соглашается на дальнейшие встречи, если ведьма примет сторону тьмы.
– И что, – поинтересовалась я, – клюют?
Кафриэль кивнул.
– Некоторые даже душу отдают, – сообщил он.
Я присвистнула и задумалась, прикидывая, как хорош, во всех смыслах, должен быть демон, чтоб ведьма одурела и отдалась ему на поруки. Потом вспомнила его идеальные пропорции, накаченный пресс, лукавый взгляд от которого собственное имя забываешь, и поняла, что соблазн велик.
Тряхнув головой, я шумно сглотнула и проговорила, отталкивая носком сгусток облака:
– Демон действительно хорош. Но моя душа мне самой нужна.
Посвящать ангела в дебри ощущений, которые возникают от демонических прикосновений не стала. Хотя он, вероятно, заметил, мою задумчивость.
Серебристая стена кончилась, теперь лишь холодное солнце слепит отраженным от облаков светом. Мы соступили на другое облако и двинулись по слабому наклону вниз.
– Тогда ты сделала верный выбор, – довольно проговорил крылатый.
Губы ангела растянулись в улыбке, но она мне совсем не понравилась. Так улыбался физкультурник, когда в очередной раз убеждался, что я и спорт явления несовместимые.
– Минутку. Какой выбор? – глухо спросила я, чувствуя, как в груди начинает закипать уже знакомая сверхновая.
Кафриэль даже повернулся. Глаза круглые, рот раскрыт, а сам похож на настоящего серафима с полотен Микеланджело.
– Ну как, – сказал ангел. – Если демон тебе не по душе, то и тьма тоже. А если не тьма, значит свет. Еще раз скажу, это верный выбор. Мы не приносим возмездие, а всего лишь устанавливаем причинно-следственные связи. Точно не знаю, что демоны делают с душами, но мы, посредством перетекания одних поступков в другие, предлагаем бессмертие.
На последних словах ангел странно прищурился и подмигнул. Это понравилось еще меньше.
– Почему мне кажется, что ты не договариваешь?
На секунду лицо ангела стало озадаченным, но тут же снова приняло привычное одухотворенное выражение.
– А тебе известно что-то другое? – спросил он.
Я вспомнила замешательство Асмодея, когда пытался выяснить, что думаю по поводу сторон и в голове стали складываться кусочки мозаики. Пока не ясные, но вполне ощутимые.
– Я еще не делала выбор. И предпочитаю сама разобраться с этим, – уточнила я.
– Разобраться? – удивился Кафриэль. – Тебя разве не прельщает чистота и безмятежность этого мира? Красота, вечное солнце и возможность творить добро?
Я кивнула и проговорила:
– Прельщает. Но я пока не разобралась, что зло, а что добро. Поэтому не могу выбрать. Во всяком, случае, пока.
– Ты очень сильна, – проговорил он задумчиво. – Очень сильна…
Игнорируя его слова, я добавила, кивая на Германа:
– А вот ему с вариантами стоит подсказать. Призрак едва добровольно не остался в Лимбе.
На чистое лицо Кафриэля легла тень, он быстро посмотрел на Германа. Тот быстро отвернулся и сделал вид, будто рассматривает облака, но взгляд остался обиженно-оскорбленным.
– Ему? – зачем-то уточнил ангел.
