Так прошли два дня.
— Что будем делать? — спросил Черный Хват на третий день. — Мы застряли. Этот чертов котел, он засасывает, как смола. А она, наша дорогая Малышка Голди, может взять нас здесь, как на блюдечке.
— Если узнает, куда мы пошли…
— В прошлый раз узнала.
— Успокойся, Черный, — сказал Артия. — У нас есть шлюпки и весла.
И команда — как здоровые, так и больные, — ворча и икая, общими усилиями вытащила из палубных рубок три шлюпки и спустила их на тошнотворную воду.
— Пришвартуйте их. Эйри, встань к штурвалу. Черный, будешь впередсмотрящим. Уолт — нет, ты не справишься. Вускери, тебе получше? Нет?! Всё равно, лезь в «воронье гнездо». Все остальные — со мной. Вы умеете грести, мистер Феникс?
— Никогда не пробовал.
— Теперь попробуете. Неплохая тренировка.
— Но, Артия… я не могу, — запротестовал Уолтер, держась за живот.
— Когда будет чем заняться, сэр, вам станет лучше.
— Артия, ты бессердечна.
— Я капитан, мистер Соленый. Забыли?
— Рад бы забыть, да не получается…
— Суровая девушка, — усмехнулся Глэд Катберт. — Ни дать ни взять моя старушка, что дома осталась.
— С Артией не поспоришь, — подтвердил Эбад.
И пираты спустились в шлюпки — кто по трапу, кто кубарем через борт. Артия и Феликс, как самые легкие и, возможно (а может, и нет), наименее сильные, расселись по разным шлюпкам, в каждой из которых было еще по два гребца.
Люди взялись за весла.
Поначалу стояла полная неразбериха. Даже Артия беспомощно хлопала веслами по воде и злилась на себя до бешенства Во всём остальном она постепенно обнаруживала, что умеет делать всё необходимое, и уже привыкла к этому. Но первый опыт обращения с веслом, в сердцах подумала она, был достоин благородной девицы из Ангельской Академии.
Наконец весла перестали впустую расплескивать воду. Наладился напряженный, рвущий мускулы ритм.
Наверху, на полубаке, Черный Хват яростно сверкал глазами. Вускери, взгромоздившийся на мачту, быстро справился с морской болезнью. Эйри держал штурвал и, борясь с икотой, пытался насвистывать какую-то героическую мелодию.
Целых три дня они тащили «Незваного гостя» по густой горячей воде, под низким безветренным небом. Гребцы обливались потом, каждая клеточка в руках и спинах громко взывала об отдыхе. Продвигались они медленно, как улитки. От изнеможения и боли ни у кого не осталось сил на морскую болезнь.
Иногда делали небольшой перерыв на отдых. Или же Артия заменяла кого-нибудь из гребцов на Эйри, Вускери или Черного Хвата (сама она ни разу ни с кем не менялась, работая в полную силу). По ночам люди лежали вповалку на палубе — внизу было еще жарче — и оглашали воздух протяжными стонами.
Свин перестал скулить. Он бродил по палубе, лизал руки своих друзей, будто старался утешить.
— Славный он пес.
— Лучший пес в Ангелии.
— Ангелия, о старая добрая Ангелия, увидим ли мы когда-нибудь твои бледные прохладные берега?!
Планкветт то и дело слетал вниз, чтобы помочь Артии грести: он усаживался ей на голову, дожидаясь, когда она начнет ругаться, или же садился на весло и вспархивал, едва оно касалось воды, потом садился обратно — и так раз за разом.
— Планкветт… я… тебя… убью… я… из тебя… суп сварю!
Планкветт, восседая на носу шлюпки, невозмутимо чистил крылышки.
— Восемь амбалов.
* * *
В тот вечер, улучив минуту отдыха, Феликс Феникс присел в тени брезентового навеса, натянутого над полубаком, и принялся рисовать. Пальцы у него были скользкими от пота, белая рубаха прилипла к спине.
Артия подошла к нему, посмотрела сверху вниз сначала на него, потом на его работу.
— Руки от весел не болят? Карандаш из пальцев не выскальзывает? Как жаль, что вам приходится растрачивать свою энергию понапрасну.
Ибо Феликс рисовал Малышку Голди. Бессердечное лицо в форме сердечка, широко распахнутые глаза, буйные черные кудри. Идеальное сходство. Сразу видно — постарался.
Феликс ничего не сказал, но и портрет не спрятал.
Эбад заверил их, что они прошли на веслах уже немало миль. Хотя на вид ничего не изменилось. И небо, и море оставались всё такими же, только к вечеру делались темнее. И жара по ночам становилась чуть менее удушающей.
Черный Хват сказал Соленому Питеру:
— Никогда не видал, чтобы капитан греб наравне со всеми.
Соленый Питер лишь ухмыльнулся. Планкветт сбросил на палубу белесую бомбочку.
* * *
Сидящий в «вороньем гнезде» Дирк завопил:
— Вижу ветер! Он приближается!
— Но ветер нельзя увидеть, — удивился Глэд Катберт. Но тут все повернулись туда, куда указывал Дирк — к северу, — и поняли, что Катберт ошибается. Этот ветер увидеть было можно.
Море ожило. Навстречу кораблю, словно серо-голубые гончие псы, мчались волны, рассеченные глубокими впадинами, а над горизонтом курчавилась огромная туча, похожая на бледно-голубой кочан цветной капусты. Океан превратился в кастрюлю кипящего супа.
— Шлюпки на борт! Паруса… все на реи!
Пираты-актеры, кряхтя и постанывая от боли в натруженных руках, взлетели на мачты.
Свин лаял им вслед.
Корабль накрыла стена роскошной прохлады, и все вокруг — люди, пес и попугай, море, воздух и небо — вздохнули полной грудью. Паруса наполнились ветром, захлопали и выгнулись дугой.
«Незваный гость» сорвался с места, точно обезумевший пес, черпая бортами верхушки волн.
— Это ненадолго, — проворчал Черный Хват.
Феликс Феникс вскочил на ноги, пошатнулся на обезумевшей палубе пробудившегося корабля, и ветер вырвал у него рисунок. Портрет Малышки Голди вспорхнул и заплясал в воздухе, как ни в чём не повинная белая птица.
— Какая жалость, — произнесла Артия. Впрочем, злорадствовать было некогда.
Ветер продержался до третьих ночных склянок, а потом, вместе со звоном судового колокола, таинственным образом утих, погрузился в море и исчез.
— Я же говорил.
— Закрой свою пасть, Черный, — проворчал Вускери в усы. — Ты уже у всех в печенках сидишь.
Но тут Эйри простонал:
— Ох… слышите? Это барабаны…
В нависшей над морем мертвенной тишине люди с благоговейным ужасом прислушивались к странному, сверхъестественному звуку, о котором не раз сообщали сотни побывавших в этих местах путешественников.
Тихий перестук раздавался то с одной стороны, то с другой. Тра-та-та… тра-та-та… Словно бьют в барабаны целые роты крошечных оловянных солдатиков. Кукольная барабанная дробь… Они слушали ее больше часа. Даже луна взошла, чтобы послушать. Но не осветила ничего, кроме моря и корабля на нём.
