– Что, сильнее, чем пожалел Андрей, что женился на вас?
– Ну, ты и су-у-ука.
– Я не бросала мужа, едва столкнувшись с трудностями.
– Не вам меня судить, вы ничего не знаете о моей жизни.
– Я знаю то, что Андрей меня и пальцем не тронул, а вы поверили…
Я прикусываю язык, но из трубки уже раздается громкий смех, на грани истерики.
– Да ты сумасшедшая! – говорит Надя. – Вы оба психи! И если не отстанете от моего ребенка, то я за себя не отвечаю! Забудь о нашем существовании, ясно? Забудь!
Она бросает трубку, а я еще долго слушаю короткие гудки, до тех пор, пока телефон сам не отключается. Хорошее настроение, возникшее вопреки погоде, стремительно исчезает. Смотрю на дверь подъезда, на свежие наливные яблочки в пакете в руках и стремительно погружаюсь в омут из страха и тревоги. За последний год я ни разу не чувствовала подобного. Казалось, рядом с Андреем я вообще утратила способность о чем-то тревожиться, но сейчас на первый план снова выходят старые страхи. Мысленно я уже осталась одна, брошенная любимым мужчиной, которому я второй раз в жизни сделала гадость.
Третий, если вспомнить потоп на чердаке.
Дома, как всегда, пахнет кофе. Запах, преследующий нас, куда бы мы ни приехали, и оттого очень ценный. Я могу угадать сорт кофе, сваренного с утра Андреем.
– Цветочек, ты вернулась? Как твой поход к врачу?
– Все нормально. Я могу быть свободна… ну, до следующего ОРВИ. А что ты делаешь?
Я замираю, вслушиваясь в звуки его голоса. Как же страшно! Как в детстве, когда я признавалась маме в двойке или папе в сделанном косяке.
– Ретуширую последнюю съемку. Иди сюда, у меня для тебя сюрприз.
– Да, – бурчу себе под нос, стаскивая туфли, – у меня для тебя тоже.
Я до сих пор не могу поверить, что этот год пролетел так незаметно. Что в моей жизни были Доминикана, Прага, десятки красивейших мест, в каждом из которых я снова и снова влюблялась.
– Ну-ка, иди сюда.
Андрей как-то странно улыбается, но это не улыбка человека, который разочаровался в собственной невесте. Пока…
Он показывает что-то на экране компьютера, но из-за шума в ушах и бешено бьющегося сердца я не могу толком осознать, что вижу в окошке электронной почты.
– Осознала? Можно поздравлять? – спрашивает Тихомиров.
– Издательство готово заключить с вами контракт на публикацию книги, – онемевшими губами прочла я.
– Я говорил, что книга классная и ее стоит показать редактору. Поздравляю… какой возьмешь псевдоним? Давай хоть где-то ты будешь Тихомировой? Хотя это не очень коммерческий псевдоним… я, к слову, глянул их обложки и, думаю, смогу тебе с ней помочь…
– Андрюш… – Я закусываю губу. – Мне надо тебе кое-что сказать.
– Что-то случилось?
– Ну… я хотела как лучше. А получилось снова как всегда.
– Лиана, что такое? Ты меня пугаешь.
А кофе сегодня с “Бейлизом”. От него внутри разливается тепло в холодный дождливый день.
– Если я тебе сейчас скажу, то снова поеду в багажнике… только, по ходу, не на море.
– Сергеева! Прекрати ходить вокруг да около, что сказал врач? Ты же просто кашляла, только не говори, что тебя отправляют в больницу, мы же должны ехать к Игорехе
– Я позвонила Мите, – на едином выдохе говорю я. – И рассказала о тебе.
Ну вот. Можно меня убивать. Только бы поцеловал перед убийством… напоследок.
Я аккуратно приоткрываю один глаз, потому что пауза затягивается. И вижу во взгляде целый океан.
– Прости.
Это вырывается непроизвольно, просто вдруг становится страшно. Не за себя, хотя остаться одной страшно, а за него, за стену, которую Андрей так долго строил, и которую я походя разрушила. Хотя вряд ли имела на это право.
Когда я звонила Мите, идея казалась хорошей. Андрей не любил говорить о сыне, несколько попыток осторожно выяснить, планирует ли он встречу, раз уж мы вернулись в Россию, ничем не увенчались. И я решила зайти с другой стороны.
А лучше бы, похоже, пошла вон.
Сейчас мне кажется, что я самая большая идиотка на свете. Год рядом с Тихомировым начисто лишит меня инстинкта самосохранения и стер границы допустимого личного. Я не знала нужды в деньгах, не решала бытовые проблемы, не думала о прошлом. Отдыхала, писала свою книгу, училась фотографии, вела инстаграм, для которого Андрей с удовольствием меня фотографировал. Отсутствие забот и полная свобода избавили от способности просчитывать последствия своих поступков.
В один момент я вообразила, что могу решать за Андрея, что для него лучше. И сейчас за это жестоко расплачусь.
– Зачем? – спрашивает он. – Зачем ты ему позвонила?
– Я подумала, что вам пора встретиться и поговорить.
– Почему ты не спросила меня?
– Думала, ты будешь против.
– Ты догадывалась, что я буду против. И, чтобы не слушать нотаций, все сделала за моей спиной. Лиана, что я тебе такого сделал? Я же тебя люблю. Я любой каприз твой готов выполнять. Тебе что, хреново со мной?
– Андрей… дело не в этом.
– А в чем?! – срывается на крик. – В чем, мать твою, дело, что ты снова взворошила этот стог?! В чем дело, почему ты не можешь просто жить дальше?!
– Потому что так дальше жить нельзя! Потому что он твой сын, он имеет право знать правду, он обязан ее знать! Ты что, хочешь, чтобы Митя жил, думая, что его отец преступник? Чтобы он так и не узнал правду?
– Да он не помнит меня!
– Помнит, – возражаю я. – И он понятия не имел, что ты вернулся, что все было ложью! Встреться с ним!
– У его матери есть право решать. Надя увезла его и не хочет, чтобы он знал об отце.
– У тебя прав не меньше.
– Лиана, – Андрей вздыхает, очень терпеливо, сдерживая эмоции, – не пойми меня неправильно. Спасибо, что ты обо мне заботишься. Однако давай впредь о таких шагах ты будешь меня предупреждать? И не улучшать мою жизнь без моего ведома. Хорошо?
Молчу. Долго молчу, пытаясь подобрать нужные слова, мне нестерпимо обидно, что Андрей просто отгородился от меня показным пониманием. Что он журит меня, как нашкодившую малолетку. Конечно, я представляла себе этот момент не так, в моих фантазиях встреча отца с сыном могла взять пару оскаров за роли первого и второго планов. Но того, что Андрей просто отмахнется от информации о сыне, я не ждала.
Поэтому я стою в гостиной, совершенно растерянная, а Андрей уходит в кабинет, снова работать. На автопилоте я иду на кухню, где режу яблоки, замешиваю тесто и ставлю шарлотку в духовку. Обычно готовка меня успокаивает, но в этот раз все те несколько часов, что я вожусь на кухне, хочется плакать. От бессилия, от осознания, что сегодня все безвозвратно изменилось.
