— Сейчас отопру, сэр, — сказал Оливер, снимая
цепочку и поворачивая ключ.
— Должно быть, ты и есть новый мальчик? — спросил
голос через замочную скважину.
— Да, сэр, — ответил Оливер.
— Сколько тебе лет? — осведомился голос.
— Десять, сэр, — ответил Оливер.
— Ну так я тебя вздую, как только войду, — сообщил
голос, — помяни мое слово, приходский щенок!
После этого любезного обещания послышался свист. Оливера слишком
часто подвергали операции, обозначаемой только что упомянутым выразительным
словечком, а потому он ничуть не сомневался в том, что тот, кому принадлежал
голос, добросовестнейшим образом выполнит свою угрозу. Дрожащей рукой он
отодвинул засов и открыл дверь.
Секунду или две Оливер осматривал улицу, посмотрел направо,
налево и на противоположный тротуар, полагая, что неизвестный, разговаривавший
с ним через замочную скважину, прогуливается, чтобы согреться. Дело в том, что
он не видел перед собой никого, кроме рослого приютского мальчика, который
сидел на тумбе перед домом и ел ломоть хлеба с маслом, разрезая его складным
ножом на куски величиной с собственный рот и проглатывая их с большим
проворством.
— Прошу прощения, сэр, — сказал Оливер, убедившись,
что никто не появляется, — это вы стучали?
— Я колотил ногами, — ответил приютский мальчик.
— Вам нужен гроб, сэр? — простодушно спросил
Оливер.
При этих словах приютский мальчик принял необычайно грозный
вид и заявил, что самому Оливеру в скором времени понадобится гроб, если он
позволяет себе шутить таким образом со старшими.
— Приходский щенок, ты не знаешь, кто я такой? —
продолжал приютский мальчик, с важным видом слезая с тумбы.
— Не знаю, сэр, — ответил Оливер.
— Я мистер Ноэ Клейпол, — сказал приютский
мальчик, — а ты находишься у меня под началом. Открой ставни, ленивая
тварь!
С этими словами мистер Клейпол угостил Оливера пинком и
вошел в лавку с большим достоинством, делавшим ему честь. При любых
обстоятельствах большеголовому, толстому юнцу с маленькими глазками и тупой
физиономией нелегко принять достойный вид, и тем более это трудно, если к таким
привлекательным чертам прибавить красный нос и короткие желтые штаны.
Оливер снял ставни и попытался перетащить их во дворик
позади дома, куда их уносили на день, но зашатавшись под тяжестью первого же
ставня, разбил оконное стекло, после чего Ноэ, утешив его уверением, что «ему
влетит», снисходительно пришел ему на помощь. Вскоре в лавку спустился мистер
Сауербери. Вслед за ним появилась миссис Сауербери. Оливеру, согласно
предсказанию Ноэ, «влетело», а потом он отправился с этим молодым джентльменом
вниз завтракать.
— Подсаживайтесь к очагу, Ноэ, — сказала
Шарлотт. — Я припасла для вас славный кусочек копченой грудинки от
хозяйского завтрака… Оливер, притвори дверь за мистером Ноэ и возьми себе вот
те объедки, которые я положила на крышку от кастрюльки. Вот твоя чашка чаю.
Поставь ее на ящик, пей там и поторапливайся, потому что тебя скоро позовут в
лавку. Слышишь?
— Слышишь, приходский щенок? — сказал Ноэ Клейпол.
— Ах, боже мой, Ноэ! — воскликнула Шарлотт. —
Какой вы чудной парень! Почему бы вам не оставить мальчика в покое?
— Оставить в покое! — повторил Ноэ. — Да ведь
все и так оставили его в покое. Ни отец, ни мать никогда ни в чем ему не
помешают. Все родственники позволяют ему идти своей дорогой. Правда, Шарлотт?
Хи-хи-хи!
— Ах, чудак вы этакий! — воскликнула Шарлотт,
заливаясь громким смехом, к которому присоединился и Ноэ.
Затем оба посмотрели с презрением на бедного Оливера Твиста,
дрожащего на ящике в самом холодном углу комнаты и поедавшего вонючие объедки,
отложенные специально для него.
Ноэ был приютским мальчиком, а не сиротой из работного дома.
Он не был подкидышем, так как мог проследить свою родословную вплоть до
родителей, живших поблизости; мать его была прачкой, а отец —
пьяницей-солдатом, вышедшим в отставку с деревянной ногой и ежедневной пенсией
в два пенса с половиной и еще какой-то неудобопроизносимой дробью. Мальчишки из
соседних лавок давно приобрели привычку клеймить Ноэ на улице позорными
кличками вроде «кожаные штаны», «приютский» и так далее, и Ноэ принимал их
безропотно. Но теперь, когда судьба поставила на его пути безродного сироту, на
которого даже самый ничтожный человек мог с презрением указать пальцем, он
вымещал на нем свои обиды с лихвой.
Это дает превосходную пищу для размышлений. Мы видим, какой
прекрасной может стать человеческая натура и как одни и те же приятные качества
развиваются у благороднейшего лорда и у самого грязного приютского мальчишки.
Прошло три-четыре недели с тех пор, как Оливер поселился у
гробовщика. Лавка была закрыта, и мистер и миссис Сауербери ужинали в маленькой
задней гостиной, когда мистер Сауербери, бросив несколько почтительных взглядов
на жену, сказал:
— Дорогая моя…
Он хотел продолжать, но миссис Сауербери посмотрела на него
столь неблагосклонно, что он запнулся.
— Ну? — резко спросила миссис Сауербери.
— Ничего, дорогая моя, ничего! — сказал мистер
Сауербери.
— Уф, негодяй! — сказала миссис Сауербери.
— Право же, нет, дорогая моя, — смиренно отозвался
мистер Сауербери. — Мне показалось, что ты не расположена слушать,
дорогая. Я хотел только сказать…
— Ах, не говори мне, что ты там хотел сказать, —
перебила миссис Сауербери. — Я — ничто; пожалуйста, не обращайся ко мне за
советом. Я не желаю выведывать твои секреты.
Произнеся эти слова, миссис Сауербери залилась истерическим
смехом, который угрожал серьезными последствиями.
— Но, дорогая моя, — сказал мистер
Сауербери, — я хочу с тобой посоветоваться.
— Нет, нет! Не советуйся со мной! — жалобным тоном
промолвила миссис Сауербери. — Советуйся с кем-нибудь другим.
Тут снова раздался истерический смех, чрезвычайно испугавший
мистера Сауербери. Такова весьма распространенная и рекомендуемая система
обращения с супругом, которая часто приводит к желаемым результатам. Это
немедленно побудило мистера Сауербери умолять, как об особом одолжении, чтобы
ему было разрешено высказать то, что миссис Сауербери жаждала услышать. После
недолгих пререканий, занявших меньше трех четвертей часа, разрешение было
милостиво дано.
— Это касается юного Твиста, дорогая моя, — сказал
мистер Сауербери. — Он очень миловидный мальчик, дорогая.
