— Нет ли… — запинаясь, спросил Монкс, — нет
ли какого-нибудь компромисса?
— Никакого.
Монкс с тревогой посмотрел на старого джентльмена, но, не
прочтя на его лице ничего, кроме суровости и решимости, вошел в комнату и,
пожав плечами, сел.
— Заприте дверь снаружи, — сказал мистер Браунлоу
слугам, — и войдите, когда я позвоню.
Те повиновались, и они остались вдвоем.
— Недурное обращение, сэр, — сказал Монкс, снимая
шляпу и плащ, — со стороны старейшего друга моего отца.
— Именно потому, что я был старейшим другом вашего
отца, молодой человек! — отвечал мистер Браунлоу. — Именно потому,
что надежды и желания юных и счастливых лет были связаны с ним и тем прекрасным
созданием, родным ему по крови, которое в юности отошло к богу и оставило меня
здесь печальным и одиноким; именно потому, что он, еще мальчиком, стоял на
коленях рядом со мной у смертного ложа единственной своей сестры в то утро,
когда — на это не было воли божьей — она должна была стать моей молодой женой;
именно потому, что мое омертвевшее сердце льнуло к нему с того дня и вплоть до
его смерти во время всех его испытаний и заблуждений; именно потому, что сердце
мое полно старых воспоминаний и привязанностей, и даже при виде вас у меня
возникают былые мысли о нем; именно потому-то я и расположен отнестись к вам
мягко теперь… Да, Эдуард Лифорд, даже теперь… И я краснею за вас, недостойного
носить это имя!
— А причем тут мое имя? — спросил тот, до сих пор
молча, с хмурым недоумением наблюдавший волнение своего собеседника. — Что
для меня имя?
— Ничто, — ответил мистер Браунлоу, — для вас
ничто. Но его носила она, и даже теперь, по прошествии стольких лет, оно
возвращает мне, старику, жар и трепет, охватывавшие меня, стоило мне лишь
услышать Это имя. Я очень рад, что вы его переменили… очень рад.
— Все это превосходно, — сказал Монкс (сохраним
присвоенное им себе имя) после долгой паузы, в течение которой он ерзал на
стуле, с угрюмым и вызывающим видом поглядывая на мистера Браунлоу, тихо
сидевшего заслонив лицо рукой. — Но чего вы от меня хотите?
— У вас есть брат, — очнувшись, сказал мистер
Браунлоу, — брат… И достаточно было шепотом сказать вам на ухо его имя,
когда я шел за вами по улице, чтобы заставить вас последовать за мной сюда в
недоумении и тревоге.
— У меня нет брата, — возразил Монкс. — Вы
знаете, что я был единственным ребенком. Зачем вы толкуете мне о брате? Вы это
знаете не хуже, чем я.
— Выслушайте то, что знаю я и чего можете не знать
вы, — сказал Браунлоу. — Скоро я сумею вас заинтересовать. Я знаю,
что единственным и чудовищным плодом этого злосчастного брака, к которому
принудили вашего отца, совсем еще юного, семейная гордость и корыстное,
черствое тщеславие, — были вы!..
— Я равнодушен к резким выражениям, — с
язвительным смехом перебил Монкс. — Факт вам известен, и для меня этого
достаточно.
— Но я знаю также, — продолжал старый
джентльмен, — о медленной пытке, о долгих терзаниях, вызванных этим
неудачным союзом. Я знаю, как томительно и бесцельно влачила эта несчастная
чета свою тяжелую цепь сквозь жизнь, отравленную для обоих. Я знаю, как
холодные, формальные отношения сменились явным издевательством, как равнодушие
уступило место неприязни, неприязнь — ненависти, а ненависть — отвращению,
пока, наконец, они не разорвали гремящей цепи. И, разойдясь в разные стороны,
каждый унес с собой обрывок постылой цепи, звенья которой не могло сломать
ничто, кроме смерти, чтобы в новом окружении скрывать их под личиной веселости,
на какую только ваши родители были способны. Вашей матери это удалось: она
забыла быстро; но в течение многих лет звенья ржавели и разъедали сердце вашего
отца.
— Да, они разошлись, — сказал Монкс. — Ну так
что же?
— Когда прошло некоторое время после их разрыва, —
отвечал мистер Браунлоу, — и ваша мать, отдавшись всецело суетной жизни на
континенте, совершенно забыла своего молодого мужа, который остался на родине
без всяких надежд на будущее, — у него появились новые друзья. Это
обстоятельство вам во всяком случае известно.
— Нет, неизвестно, — сказал Монкс, отводя взгляд и
постукивая ногой по полу, как бы решившись отрицать все. — Неизвестно.
— Ваш вид, не менее чем ваши поступки, убеждает меня в
том, что вы об этом никогда не забывали и всегда думали с горечью, —
возразил мистер Браунлоу. — Я говорю о том, что случилось пятнадцать лет
назад, когда вам было не больше одиннадцати лет, а вашему отцу только тридцать
один год, ибо, повторяю, он был совсем юным, когда его отец приказал ему
жениться. Должен ли я возвращаться к тем событиям, которые бросают тень на
память вашего родителя, или же вы избавите меня от этого и откроете мне правду?
— Мне нечего открывать, — возразил Монкс. —
Можете говорить, если вы этого желаете.
— Ну что ж! — продолжал мистер Браунлоу. —
Итак, одним из этих новых друзей был морской офицер, вышедший в отставку, жена
которого умерла за полгода перед тем и оставила ему двух детей — их было
больше, но, к счастью, выжили только двое. Это были дочери: одна — прелестная
девятнадцатилетняя девушка, а другая — совсем еще дитя двух-трех лет.
— Что мне за дело до этого? — спросил Монкс.
— Они проживали, — сказал мистер Браунлоу, не
обратив внимания на вопрос, — в той части страны, куда ваш отец попал во
время своих скитаний и где он обосновался. Знакомство, сближение, дружба быстро
следовали одно за другим. Ваш отец был одарен, как немногие. У него была душа и
характер его сестры. Чем ближе узнавал его старый офицер, тем больше любил.
Хорошо, если бы этим и кончилось. Но дочь тоже его полюбила.
Старый джентльмен сделал паузу. Монкс кусал губы и смотрел в
пол. Заметив это, джентльмен немедленно продолжал:
— К концу года он принял на себя обязательство,
священное обязательство перед этой девушкой, — он завоевал первую истинную
пламенную любовь бесхитростного, невинного создания.
— Ваш рассказ не из коротких, — заметил Монкс,
беспокойно ерзая на стуле.
— Это правдивый рассказ о страданиях, испытаниях и
горе, молодой человек, — возразил мистер Браунлоу, — а такие рассказы
обычно бывают длинными; будь это рассказ о безоблачной радости и счастье, он
оказался бы очень коротким. Наконец, умер один из тех богатых родственников,
ради интересов которых ваш отец был принесен в жертву, что является делом обычным;
желая исправить зло, орудием которого он был, он оставил вашему отцу деньги,
которые казались ему панацеей от всех бед. Возникла необходимость немедленно
ехать в Рим, куда этот человек отправился лечиться и где он умер, оставив своп
дела в полном беспорядке. Ваш отец поехал и заболел там смертельной болезнью.
Как только сведения достигли Парижа, за ним последовала ваша мать, взяв с собой
вас. На следующий день после ее приезда он умер, не оставив никакого завещания
— никакого завещания, — так что все имущество досталось ей и вам.
