— Феджин! — окликнул его тюремщик.
— Это я! — воскликнул еврей, мгновенно принимая ту
напряженную позу, какую сохранял во время суда. — Старик, милорд! Дряхлый,
дряхлый старик!
— Слушайте! — сказал тюремщик, положив ему руку на
грудь, чтобы он не вставал. — Вас хотят видеть, чтобы о чем-то спросить.
Феджин, Феджин! Ведь вы мужчина!
— Мне недолго им быть, — ответил тот, поднимая
лицо, не выражавшее никаких человеческих чувств, кроме бешенства и
ужаса. — Прикончите их всех! Какое имеют они право убивать меня?
Тут он заметил Оливера и мистера Браунлоу. Забившись в самый
дальний угол скамьи, он спросил, что им здесь нужно.
— Сидите смирно, — сказал тюремщик, все еще
придерживая его. — А теперь, сэр, говорите то, что вам нужно. Пожалуйста,
поскорее, потому что с каждым часом он становится все хуже!
— У вас есть кое-какие бумаги, — подойдя к нему,
сказал мистер Браунлоу, — которые передал вам для большей сохранности
человек по имени Монкс.
— Все это ложь! — ответил Феджин. — У меня
нет ни одной, ни одной!
— Ради господа бога, — торжественно сказал мистер
Браунлоу, — не говорите так сейчас, на пороге смерти! Ответьте мне, где
они. Вы знаете, что Сайкс умер, что Монкс сознался, что нет больше надежды
извлечь какую-нибудь выгоду. Где эти бумаги?
— Оливер! — крикнул Феджин, поманив его. —
Сюда, сюда! Я хочу сказать тебе что-то на ухо.
— Я не боюсь, — тихо сказал Оливер, выпустив руку
мистера Браунлоу.
— Бумаги, — сказал Феджин, притягивая к себе
Оливера, — бумаги в холщовом мешке спрятаны в отверстии над самым камином
в комнате наверху… Я хочу поговорить с тобой, мой милый. Я хочу поговорить с
тобой.
— Хорошо, хорошо, — ответил Оливер. —
Позвольте мне прочитать молитву. Прошу вас! Позвольте мне прочитать одну
молитву. На коленях прочитайте вместе со мной только одну молитву, и мы будем
говорить до утра.
— Туда, туда! — сказал Феджин, толкая перед собой
мальчика к двери и растерянно глядя поверх его головы. — Скажи, что я лег
спать, — тебе они поверят. Ты можешь меня вывести, если пойдешь вот так.
Ну же, ну!
— О боже, прости этому несчастному! — заливаясь
слезами, вскричал мальчик.
— Прекрасно, прекрасно! — сказал Феджин. —
Это нам поможет. Сначала в эту дверь. Если я начну дрожать и трястись, когда мы
будем проходить мимо виселицы, не обращай внимания и ускорь шаги. Ну, ну, ну!
— Вам больше не о чем его спрашивать, сэр? —
осведомился тюремщик.
— Больше нет никаких вопросов, — ответил мистер
Браунлоу. — Если бы я надеялся, что можно добиться, чтобы он понял свое
положение…
— Это безнадежно, сэр, — ответил тот, покачав
головой. — Лучше оставьте его.
Дверь камеры открылась, и вернулись сторожа.
— Поторопись, поторопись! — крикнул Феджин. —
Без шума, но не мешкай. Скорее, скорее!
Люди схватили его и, освободив из его рук Оливера, оттащили
назад. С минуту он отбивался с силой отчаяния, а затем начал испускать вопли,
которые проникали даже сквозь эти толстые стены и звенели у посетителей в ушах,
пока они не вышли во двор.
Не сразу покинули они тюрьму. Оливер чуть не упал в обморок
после этой страшной сцены и так ослабел, что в течение часа, если не больше, не
в силах был идти.
Светало, когда они вышли. Уже собралась огромная толпа; во
всех окнах теснились люди, курившие и игравшие в карты, чтобы скоротать время;
в толпе толкались, спорили, шутили. Все говорило о кипучей жизни — все, кроме
страшных предметов в самом центре: черного помоста, поперечной перекладины,
веревки и прочих отвратительных орудий смерти.
Глава 53
и последняя
Рассказ о судьбе тех, кто выступал в этой повести, почти
закончен. То немногое, что остается поведать их историку, мы изложим коротко и
просто.
Не прошло и трех месяцев, как Роз Флеминг и Гарри Мэйли
сочетались браком в деревенской церкви, где отныне должен был трудиться молодой
священник; в тот же день они вступили во владение своим новым и счастливым
домом.
Миссис Мэйли поселилась у своего сына и невестки, чтобы в
течение остающихся ей безмятежных дней наслаждаться величайшим блаженством,
какое может быть ведомо почтенной старости: созерцанием счастья тех, на кого
неустанно расточались самая горячая любовь и нежнейшая забота всей жизни,
прожитой столь достойно.
После основательного и тщательного расследования
обнаружилось, что, если остатки промотанного состояния, находившегося у Монкса
(оно никогда не увеличивалось ни в его руках, ни в руках его матери), разделить
поровну между ним и Оливером, каждый получит немногим больше трех тысяч фунтов.
Согласно условиям отцовского завещания, Оливер имел права на все имущество; но
мистер Браунлоу, не желая лишать старшего сына возможности отречься от прежних
пороков и вести честную жизнь, предложил такой раздел, на который его юный
питомец с радостью согласился.
Монкс, все еще под этим вымышленным именем, уехал со своей
долей наследства в самую удаленную часть Нового Света, где, быстро растратив
все, вновь вступил на прежний путь и за какое-то мошенническое деяние попал в
тюрьму, где пробыл долго, был сражен приступом прежней своей болезни и умер.
Так же далеко от родины умерли главные уцелевшие члены шайки его приятеля
Феджина.
Мистер Браунлоу усыновил Оливера. Поселившись с ним и старой
экономкой на расстоянии мили от приходского дома, в котором жили его добрые
друзья, он исполнил единственное еще не удовлетворенное желание преданного и
любящего Оливера, и все маленькое общество собралось вместе и зажило такой
счастливой жизнью, какая только возможна в этом полном превратностей мире.
Вскоре после свадьбы молодой пары достойный доктор вернулся
в Чертси, где, лишенный общества старых своих друзей, мог бы предаться хандре,
если бы по своему нраву был на это способен, и превратился бы в брюзгу, если бы
знал, как это сделать. В течение двух-трех месяцев он ограничивался намеками,
что опасается, не вредит ли здешний климат его здоровью; затем, убедившись, что
эта местность потеряла для него прежнюю притягательную силу, передал практику
помощнику, поселился в холостяцком коттедже на окраине деревни, где его молодой
друг был пастором, и мгновенно выздоровел. Здесь он увлекся садоводством,
посадкой деревьев, ужением, столярными работами и различными другими занятиями
в таком же роде, которым отдался с присущей ему пылкостью. Во всех этих
занятиях он прославился по всей округе как величайший авторитет.
Еще до своего переселения он воспылал дружескими чувствами к
мистеру Гримуигу, на которые этот эксцентрический джентльмен отвечал искренней
взаимностью. Поэтому великое множество раз на протяжении года мистер Гримуиг
навещает его. И каждый раз, когда он приезжает, мистер Гримуиг сажает деревья,
удит рыбу и столярничает с большим рвением, делая все это странно и необычно,
но упорно повторяя любимое свое утверждение, что его способ — самый правильный.
По воскресеньям в разговоре с молодым священником он неизменно критикует его
проповедь, всегда сообщая затем мистеру Лосберну строго конфиденциально, что
находит проповедь превосходной, но не считает нужным это говорить. Постоянное и
любимое развлечение мистера Браунлоу — подсмеиваться над старым его
пророчеством касательно Оливера и напоминать ему о том вечере, когда они
сидели, положив перед собой часы, и ждали его возвращения. Но мистер Гримуиг
уверяет, что в сущности он был прав, и в доказательство сего замечает, что в
конце концов Оливер не вернулся, каковое замечание всегда вызывает смех у него
самого и способствует его доброму расположению духа.
