Мистер Ноэ Клейпол, получив прощение от Коронного суда
благодаря своим показаниям о преступлениях Феджина и рассудив, что его профессия
не столь безопасна, как было бы ему желательно, сначала не знал, где искать
средств к существованию, не обременяя себя чрезмерной работой. После недолгих
размышлений он взял на себя обязанности осведомителя, в каковом звании имеет
приличный заработок. Метод его заключается в том, что раз в неделю, во время
церковного богослужения, он выходит на прогулку вместе с Шарлотт, оба прилично
одетые. Леди падает в обморок у двери какого-нибудь сердобольного трактирщика,
а джентльмен, получив на три пенса бренди для приведения ее в чувство, доносит
об этом на следующий же день и кладет себе в карман половину штрафа.
[48]
Иногда в обморок падает сам мистер Клейпол, но результат
получается тот же.
Мистер и миссис Бамбл, лишившись должности, дошли постепенно
до крайне бедственного и жалкого состояния и, наконец, поселились как
призреваемые бедняки в том самом работном доме, где некогда властвовали над
другими. Передавали, будто мистер Бамбл говорил, что такие унижения и
превратности судьбы мешают ему быть благодарным даже за разлуку с супругой.
Что касается мистера Джайлса и Бритлса, то они попрежнему
занимают свои посты, хотя первый облысел, а упомянутый паренек стал совсем седым.
Они ночуют в доме приходского священника, но так равномерно распределяют свое
внимание между его обитателями и Оливером, мистером Браунлоу и мистером
Лосберном, что населению и по сей день не удалось установить, у кого в сущности
состоят они на службе.
Чарльз Бейтс, устрашенный преступлением Сайкса, принялся
размышлять о том, не является ли честная жизнь наилучшей. Придя к заключению,
что эго несомненно так, он покончил со своим прошлым и решил загладить его,
принявшись за какой-нибудь другой род деятельности. Сначала ему пришлось
тяжело, и он терпел большие лишения, но, отличаясь благодушным нравом и
преследуя прекрасную цель, в конце концов добился успеха; поработав батраком у
фермера и подручным у возчика, он стал теперь самым веселым молодым скотопромышленником
во всем Нортхемптоншире.
Рука, пишущая эти строки, начинает дрожать по мере
приближения к концу работы и охотно протянула бы немного дальше нити этих
приключений.
Я неохотно расстаюсь с некоторыми из тех, с кем так долго
общался, и с радостью разделил бы их счастье, пытаясь его описать. Я показал бы
Роз Мэйли в полном расцвете и очаровании юной женственности, показал бы ее
излучающей на свою тихую жизненную тропу мягкий и нежный свет, который падал на
всех, шедших вместе с нею, и проникал в их сердца. Я изобразил бы ее как
воплощение жизни и радости в семейном кругу зимой, у очага, и в веселой
компании летом; я последовал бы за нею по знойным полям в полдень и слушал бы
ее тихий, милый голос во время вечерней прогулки при лунном свете; я наблюдал бы
ее вне дома, всегда добрую и милосердную и с улыбкой неутомимо исполняющую свои
обязанности у домашнего очага; я описал бы, как она и дитя ее покойной сестры
счастливы своей любовью друг к другу и многие часы проводят вместе, рисуя в
своем воображении образы друзей, столь печально ими утраченных; я вновь увидел
бы радостные личики, льнущие к ее коленям, и прислушался бы к их болтовне; я
припомнил бы этот звонкий смех и вызвал бы в памяти слезы умиления, сверкавшие
в кротких голубых глазах. Все это и еще тысячу взглядов и улыбок, мыслей и слов
— все хотел бы я воскресить.
О том, как мистер Браунлоу продолжал изо дня в день
обогащать ум своего приемного сына сокровищами знаний и привязывался к нему все
сильнее и сильнее по мере того, как он развивался и прорастали семена тех
качеств, какие он хотел видеть в нем. О том, как он подмечал в нем новые черты
сходства с другом своей молодости, которые пробуждали воспоминания о былом и
тихую печаль, но были сладостны и успокоительны. О том, как двое сирот, испытав
превратности судьбы, сохранили в памяти ее уроки, не забывая о милосердии к
людям, о взаимной любви и о пылкой благодарности к тому, кто защитил и сохранил
их. Обо всем этом не нужно говорить. Я сказал, что они были истинно счастливы,
а без глубокой любви, доброты сердечной и благодарности к тому существу, чей
закон — милосердие и великое свойство которого — благоволение ко всему, что
дышит, — без этого не достижимо счастье.
В алтаре старой деревенской церкви находится белая мраморная
доска, на которой начертано пока одно только слово: «Агнес». Нет гроба в этом
склепе, и пусть пройдет много-много лет, прежде чем появится над ним еще другое
имя! Но если души умерших возвращаются когда-нибудь на землю, чтобы посетить
места, овеянные любовью уходящей за грань могилы, — любовью тех, кого они
знали при жизни, — я верю, что тень Агнес витает иногда в этом священном
уголке. Верю, что она приходит сюда, в алтарь, хоть при жизни и была слабой и
заблуждающейся.
Конец
