Оливер лежал, покрытый грязью и пылью, с окровавленным ртом,
бросая обезумевшие взгляды на лица окружавших его людей, когда самые
быстроногие его преследователи угодливо привели и втолкнули в круг старого
джентльмена.
— Да, — сказал джентльмен, — боюсь, что это
тот самый мальчик.
— Боится! — пробормотали в толпе. — Добряк!
— Бедняжка! — сказал джентльмен. — Он ушибся.
— Это я, сэр! — сказал здоровенный, неуклюжий
парень, выступив вперед. — Вот разбил себе кулак о его зубы. Я его
задержал, сэр.
Парень, ухмыльнувшись, притронулся к шляпе, ожидая получить
что-нибудь за труды, но старый джентльмен, посмотрев на него с неприязнью,
тревожно оглянулся, как будто в свою очередь подумывал о бегстве. Весьма
возможно, что он попытался бы это сделать и началась бы новая погоня, если бы в
эту минуту не пробился сквозь толпу полисмен (который в таких случаях обычно
является последним) и не схватил Оливера за шиворот.
— Ну, вставай! — грубо сказал он.
— Право же, это не я, сэр. Право же, это два других
мальчика! — воскликнул Оливер, с отчаянием сжимая руки и осматриваясь
вокруг. — Они где-нибудь здесь.
— Ну, здесь их нет, — сказал полисмен. Он хотел
придать иронический смысл своим словам, но они соответствовали истине: Плут и
Чарли Бейтс удрали, воспользовавшись первым подходящим для этой цели
двором. — Вставай!
— Не обижай его! — мягко сказал старый джентльмен.
— Нет, я-то его не обижу! — отвечал полисмен и к
доказательство своих слов чуть не сорвал с Оливера куртку. — Идем, я тебя
знаю, брось эти штуки. Встанешь ты, наконец, на ноги, чертенок?
Оливер, который едва мог стоять, ухитрился подняться на
ноги, и тотчас его потащили за шиворот по улице. Джентльмен шагал рядом с
полисменом, а те из толпы, что были попроворнее, забежали вперед и то и дело
оглядывались на Оливера. Мальчишки торжественно орали, а они продолжали путь.
Глава 11
повествует о мистере Фэнге, полицейском судье, и дает
некоторое представление о его способе отправлять правосудие
Преступление было совершено в районе, входившем в границы
весьма известного полицейского участка столицы. Толпа имела удовольствие
сопровождать Оливера только на протяжении двух-трех улиц и по так называемому
Маттон-Хилл, а затем его провели под низкой аркой в грязный двор полицейского
суда. В этом маленьком мощеном дворике их встретил дородный мужчина с
клочковатыми бакенбардами на лице и связкой ключей в руке.
— Что тут еще случилось? — небрежно спросил он.
— Охотник за носовыми платками, — ответил человек,
который привел Оливера.
— Вы — пострадавшая сторона, сэр? — осведомился
человек с ключами.
— Да, я, — ответил старый джентльмен, — но я
не уверен в том, что этот мальчик действительно стащил у меня носовой платок…
Мне… мне бы хотелось не давать хода этому делу…
— Теперь остается только идти к судье, — сказал
человек с ключами. — Его честь освободится через минуту. Ступай, молодой
висельник.
Этими словами он пригласил Оливера войти в отпертую им
дверь, ведущую в камеру с кирпичными стенами. Здесь Оливера обыскали и, не
найдя у него ничего, заперли.
Камера своим видом и размерами напоминала погреб, но
освещалась куда хуже. Она оказалась нестерпимо грязной; было утро понедельника,
а с субботнего вечера здесь сидели под замком шестеро пьяниц. Но это пустяки. В
наших полицейских участках каждый вечер сажают под арест мужчин и женщин по
самым ничтожным обвинением — это слово достойно быть отмеченным — в темницы, по
сравнению с которыми камеры в Ньюгете,
[21]
заполненные самыми
опасными преступниками, коих судили, признали виновными и приговорили к
смертной казни, напоминают дворцы. Пусть тот, кто в этом сомневается, сравнит
их сам.
Когда ключ заскрежетал в замке, старый джентльмен был
опечален почти так же, как Оливер. Он со вздохом обратился к книге, которая
послужила невольной причиной происшедшего переполоха.
— В лице этого мальчика, — сказал старый
джентльмен, медленно отходя от двери и с задумчивым видом похлопывая себя
книгой по подбородку, — в лице этого мальчика есть что-то такое, что меня
трогает и интересует. Может ли быть, что он не виновен? Лицо у него такое… Да,
кстати! — воскликнул старый джентльмен, вдруг остановившись и подняв глаза
к небу. — Ах, боже мой! Где ж это я раньше мог видеть такое лицо?
После нескольких минут раздумья старый джентльмен все с тем
же сосредоточенным видом вошел в прихожую перед камерой судьи, выходившую во
двор, и здесь, отступив в угол, воскресил в памяти длинную вереницу лиц, над
которыми уже много лет назад спустился сумеречный занавес.
— Нет! — сказал старый джентльмен, покачивая
головой. — Должно быть, это моя фантазия!
Он снова их обозрел. Он вызвал их, и нелегко было вновь
опустить на них покров, так долго их скрывавший. Здесь были лица друзей, врагов,
людей, едва знакомых, назойливо выглядывавших из толпы; здесь были лица
молодых, цветущих девушек, теперь уже старух; здесь были лица, искаженные
смертью и сокрытые могилой. Но дух, властвующий над ней, по-прежнему облекал их
свежестью и красотой, вызывая в памяти блеск глаз, сверкающую улыбку, сияние
души, просвечивающей из праха, и то неясное, что нашептывает красота из
загробного мира, изменившаяся лишь для того, чтобы вспыхнуть еще ярче, и
отнятая у земли, чтобы стать светочем, который озаряет мягкими, нежными лучами
тропу к небесам.
Но старый джентльмен не мог припомнить ни одного лица, чьи
черты можно было найти в облике Оливера. С глубоким вздохом он распрощался с
пробужденными им воспоминаниями и, будучи, к счастью для себя, рассеянным
старым джентльменом, снова похоронил их между пожелтевших страниц книги.
Он очнулся, когда человек с ключами тронул его за плечо и
предложил следовать за ним в камеру судьи. Он поспешно захлопнул книгу и
предстал перед лицом величественного и знаменитого мистера Фэнга.
Камера судьи помещалась в первой комнате с обшитыми панелью
стенами. Мистер Фэнг сидел в дальнем конце, за перилами, а у двери находилось
нечто вроде деревянного загона, куда уже был помещен бедный маленький Оливер,
весь дрожавший при виде этой устрашающей обстановки.
Мистер Фэнг был худощавым, с длинной талией и несгибающейся
шеей, среднего роста человеком, с небольшим количеством волос, произраставших
на затылке и у висков. Лицо у него было хмурое и багровое. Если он на самом
деле не имел обыкновения пить больше, чем было ему полезно, он мог бы возбудить
в суде против своей физиономии дело о клевете и получить щедрое вознаграждение
за понесенные убытки.
