— Может быть, она меня видит, — прошептал Оливер,
складывая руки. — Может быть, она сидела подле меня. Мне казалось, будто
она сидела.
— Это тебя от лихорадки, дорогой мой, — ласково
сказала старая леди.
— Должно быть, — ответил Оливер, — потому что
небо от нас очень далеко, а они там слишком счастливы, чтобы прийти к постели
больного мальчика. Но если она знала, что я болен, она и там должна была
пожалеть меня, ведь она сама перед смертью была очень больна. Впрочем, она
ничего не может обо мне знать, — помолчав, добавил Оливер. — Если бы
она видела, как меня обижали, ее бы это опечалило, но, когда она мне снилась,
лицо у нее всегда было ласковое и счастливое.
Старая леди ничего на это не ответила; вытерев сначала
глаза, а потом лежавшие на одеяле очки, словно они являлись неотъемлемой частью
глаз, она подала Оливеру какое-то прохладительное питье, а затем, погладив его
по щеке, сказала, что он должен лежать очень спокойно, а не то опять заболеет.
И Оливер лежал очень спокойно, отчасти потому, что хотел во
всем повиноваться доброй старой леди, а отчасти, сказать по правде, и потому,
что очень ослабел после этого разговора. Вскоре он задремал, а проснулся от
света свечи, поставленной у его постели, и увидел джентльмена, который, держа в
руке большие и громко тикающие золотые часы, пощупал ему пульс и сказал, что
ему гораздо лучше.
— Тебе гораздо лучше, не правда ли, милый? —
сказал джентльмен.
— Да, благодарю вас, — ответил Оливер.
— Я знаю, что лучше, — сказал джентльмен. — И
тебе хочется есть, правда?
— Нет, сэр, — ответил Оливер.
— Гм! — сказал джентльмен. — Я знаю, что не
хочется. Ему не хочется есть, миссис Бэдуин, — с глубокомысленным видом
сказал джентльмен.
Старая леди почтительно наклонила голову, как бы давая
понять, что считает доктора очень умным человеком. По-видимому, и сам доктор
был того же мнения.
— Тебя клонит в сон, правда, мой милый? — сказал
доктор.
— Нет, сэр, — ответил Оливер.
— Так! — сказал доктор с очень проницательным и
довольным видом. — Тебя не клонит в сон. И пить не хочется, правда?
— Пить хочется, сэр, — ответил Оливер.
— Я так и предполагал, миссис Бэдуин, — сказал
доктор. — Очень естественно, что ему хочется пить. Вы можете дать ему
немного чаю, сударыня, и гренок без масла. Не укрывай его слишком тепло, но,
будьте добры, позаботьтесь, чтобы ему не было холодно.
Старая леди сделала реверанс. Доктор, отведав освежающее
питье и выразив свое одобрение, поспешно удалился; башмаки его скрипели очень
внушительно и чванливо, когда он спускался по лестнице.
Вскоре после этого Оливер снова задремал, а когда он проснулся,
было около полуночи. Старая леди ласково пожелала ему спокойной ночи и оставила
его на попечение толстой старухи, которая только что пришла, принеся с собой в
узелке маленький молитвенник и большой ночной чепец. Надев чепец на голову и
положив молитвенник на стол, старуха сообщила, что пришла ухаживать за ним
ночью, а затем придвинула стул поближе к камину и погрузилась в сон, который то
и дело прерывался, потому что она клевала носом, охала и сопела. Впрочем,
никакой беды от этого не приключилось, только по временам она просыпалась и
сильно терла нос, после чего снова засыпала.
Медленно тянулись ночные часы. Оливер долго не спал, считая
светлые кружочки, которые отбрасывала на потолок тростниковая свеча,
[22]
заслоненная экраном, или всматриваясь усталым взором в
сложный рисунок на обоях. Сумрак и тишина в комнате были торжественны. Они
навеяли мальчику мысль о том, что в течение многих дней и ночей здесь витала
смерть и, быть может, еще теперь в комнате сохранился след ее страшного
присутствия; он уткнулся лицом в подушку и стал горячо молиться.
Наконец, он заснул тем глубоким, спокойным сном, какой
приходит только после недавних страданий, тем безмятежным, тихим сном, который
мучительно нарушить. Если такова смерть, кто захотел бы воскреснуть для борьбы
и треволнений жизни со всеми ее заботами о настоящем, тревогой о будущем и
прежде всего тяжелыми воспоминаниями о прошлом!
Давно уже рассвело, когда Оливер открыл глаза; он
почувствовал себя бодрым и счастливым. Кризис благополучно миновал. Оливер
возвратился в этот мир.
Прошло три дня — и он уже мог сидеть в кресле, со всех
сторон обложенный подушками; а так как он все еще был очень слаб и не мог
ходить, миссис Бэдуин — экономка — на руках перенесла его вниз, в маленькую
комнатку, которую она занимала. Усадив его здесь у камина, добрая старая леди
тоже села и, в восторге от того, что он чувствует себя гораздо лучше,
расплакалась не на шутку.
— Не обращай на меня внимания, дорогой мой, —
сказала старая леди. — Я хочу хорошенько поплакать… Ну вот, все уже
прошло, и у меня очень весело на душе.
— Вы очень, очень добры ко мне, сударыня, — сказал
Оливер.
— Полно, не думай об этом, дорогой мой, — сказала
старая леди. — Это никакого отношения не имеет к твоему бульону, а тебе
давно уже пора его покушать, потому что доктор позволил мистеру Браунлоу
навестить тебя сегодня утром, и у тебя должен быть наилучший вид: чем лучше
будет у тебя вид, чем он будет довольнее.
И с этими словами старая леди принялась разогревать в
кастрюльке большую порцию бульона, такого крепкого, что, по мнению Оливера,
если разбавить этот бульон надлежащим образом, он мог бы послужить обедом, по
самому скромному подсчету, на триста пятьдесят бедняков.
— Ты любишь картины, дорогой мой? — спросила
старая леди, заметив, что Оливер пристально смотрит на портрет, висевший на
стене, как раз против его кресла.
— Право, не знаю, сударыня, — ответил Оливер, не
спуская глаз с холста. — Я видел так мало картин, что и сам хорошенько не
знаю. Какое прекрасное, кроткое лицо у этой леди!
— Ах! — сказала старая леди. — Живописцы
всегда рисуют леди красивее, чем они есть на самом деле, иначе у них не было бы
заказчиков, дитя мое. Человек, который изобрел машину, снимающую портреты, мог
бы догадаться, что она не будет пользоваться успехом. Она слишком правдива,
слишком правдива, — сказала старая леди, от души смеясь своей собственной
остроте.
— А это… это портрет, сударыня? — спросил Оливер.
— Да, — сказала старая леди, на минутку отвлекаясь
от бульона, — это портрет.
— Чей, сударыня? — спросил Оливер.
— Право, не знаю, дорогой мой, — добродушно
ответила старая леди. — Думаю что этой особы на портрете мы с тобой не
знаем. Он как будто тебе понравился?
