Оба мальчика быстро пробежали запутаннейшим лабиринтом узких
улиц и дворов и тогда только рискнули остановиться в низком и темном подъезде.
Постояв здесь молча ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы отдышаться
и обрести дар речи, юный Бейтс весело взвизгнул и, залившись неудержимым
смехом, бросился на крылечко и начал по нему кататься вне себя от восторга.
— В чем дело? — осведомился Плут.
— Ха-ха-ха! — заливался Чарли Бейтс.
— Заткни глотку, — приказал Плут, осторожно
озираясь. — Хочешь, чтобы тебя сцапали, дурак?
— Я не могу удержаться, — сказал Чарли, — не
могу удержаться! Как он улепетывал, сворачивая за угол, налетал на тумбы и
опять пускался бежать, словно и сам он железный, как тумба, а утиралка у меня в
кармане, а я ору ему вслед. Ах, боже мой!
Живое воображение юного Бейтса воспроизвело всю сцену в
слишком ярких красках. При этом восклицании он снова стал кататься по крылечку
и захохотал еще громче.
— Что скажет Феджин? — спросил Плут,
воспользовавшись минутой, когда его приятель снова задохнулся от смеха.
— Что? — переспросил Чарли Бейтс.
— Вот именно — что? — повторил Плут.
— А что же он может сказать? — спросил Чарли,
внезапно перестав веселиться, потому что вид у Плута был серьезный. — Что
он может сказать?
Мистер Даукинс минуты две свистел, затем, сняв шляпу,
почесал голову и трижды кивнул.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Чарли.
— Тра-ля-ля! Вздор и чепуха, черт подери! — сказал
Пим. И на умной его физиономии появилась усмешка.
Это было пояснение, но неудовлетворительное. Юный Бейтс
нашел его таковым и повторил:
— Что ты хочешь сказать?
Чарли ничего не ответил; надев шляпу и подобрав полы своего
длинного сюртука, он подпер щеку языком, раз шесть по привычке, но
выразительно, щелкнул себя по переносице и, повернувшись на каблуках, шмыгнул
во двор. Юный Бейтс с задумчивой физиономией последовал за ним.
Несколько минут спустя после этого разговора шаги на скрипучей
лестнице привлекли внимание веселого старого джентльмена, который сидел у
очага, держа в левой руке дешевую колбасу и хлеб, а в правой — складной нож: на
тагане стояла оловянная кастрюля. Отвратительная улыбка появилась на его
бледном лице, когда он оглянулся и, зорко посматривая из-под густых рыжих
бровей, повернулся к двери и стал прислушиваться.
— Что же это? — пробормотал еврей, изменившись в
лице. — Только двое? Где третий? Не могли же они попасть в беду.
Шаги приближались; они уже слышались с площадки лестницы.
Дверь медленно открылась, и Плут с Чарли Бейтсом, войдя, закрыли ее за собой.
Глава 13
Понятливый читатель знакомится с новыми лицами; в связи с
этим повествуется о разных занимательных предметах, имеющих отношение к этой
истории
— Где Оливер? — с грозным видом спросил еврей и
вскочил. — Где мальчик?
Юные воришки смотрели на своего наставника, встревоженные
его порывистым движением, и с беспокойством переглянулись. Но они ничего не
ответили.
— Что случилось с мальчиком? — крикнул еврей,
крепко схватив Плута за шиворот и осыпая его отвратительными
ругательствами. — Отвечай, или я тебя задушу!
Мистер Феджин отнюдь не шутил, и Чарли Бейтс, который
почитал разумным заботиться о собственной безопасности и не видел ничего
невероятного в том, что затем наступит и его черед погибнуть от удушения, упал
на колени и испустил громкий, протяжный, несмолкающий рев — нечто среднее между
ревом бешеного быка и ревом рупора.
— Будешь ты говорить? — рявкнул еврей, встряхивая
Плута с такой силой, что казалось поистине чудесным, как тот не выскочит из
своего широкого сюртука.
— Ищейки его сцапали, и конец делу! — сердито
сказал Плут. — Пустите меня, слышите!
Рванувшись и выскользнув из широкого сюртука, который
остался в руках еврея. Плут схватил вилку для поджаривания гренок и замахнулся,
целясь в жилет веселого старого джентльмена; если бы это увенчалось успехом,
старик лишился бы некоторой доли веселости, которую нелегко было бы возместить.
В этот критический момент еврей отскочил с таким
проворством, какого трудно было ожидать от человека, по-видимому столь
немощного и дряхлого, и, схватив кувшин, замахнулся, чтобы швырнуть его в
голову противнику. Но так как в эту минуту Чарли Бейтс привлек его внимание
поистине устрашающим воем, он внезапно передумал и запустил кувшином в этого
молодого джентльмена.
— Что за чертовщина! — проворчал чей-то
бас. — Кто это швырнул? Хорошо, что в меня попало пиво, а не кувшин, не то
я бы кое с кем расправился!.. Ну конечно! Кто же, кроме этого чертова богача,
грабителя, старого еврея, станет зря расплескивать напитки! Разве что
воду, — да и воду только в том случае, если каждые три месяца обманывает
водопроводную компанию… В чем дело, Феджин? Черт меня подери, если мой шарф не
вымок в пиве!.. Ступай сюда, подлая тварь, чего торчишь там, за дверью, будто
стыдишься своего хозяина! Сюда!
Субъект, произнесший эту речь, был крепкого сложения детиной
лет тридцати пяти, в черном вельветовом сюртуке, весьма грязных коротких темных
штанах, башмаках на шнуровке и серых бумажных чулках, которые обтягивали
толстые ноги с выпуклыми икрами, — такие ноги при таком костюме всегда
производят впечатление чего-то незаконченного, если их не украшают кандалы. На
голове у него была коричневая шляпа, а на шее пестрый шарф, длинными, обтрепанными
концами которого он вытирал лицо, залитое пивом. Когда он покончил с этим
делом, обнаружилось, что лицо у него широкое, грубое, несколько дней не знавшее
бритвы; глаза были мрачные; один из них обрамляли разноцветные пятна,
свидетельствующие о недавно полученном ударе.
— Сюда, слышишь? — проворчал этот симпатичный
субъект.
Белая лохматая собака с исцарапанной мордой прошмыгнула в
комнату.
— Почему не входила раньше? — сказал
субъект. — Слишком возгордилась, чтобы показываться со мной на людях?
Ложись!
Приказание сопровождалось пинком, отбросившим животное в
другой конец комнаты. Однако пес, по-видимому, привык к этому: очень спокойно
он улегся в углу, не издавая ни звука, раз двадцать в минуту мигая своими
недобрыми глазами, и, казалось, принялся обозревать комнату.
— Чем это вы тут занимаетесь: мучите мальчиков, жадный,
скупой, ненасытный старик, укрыватель краденого? — спросил детина,
преспокойно усаживаясь. — Удивляюсь, как это они вас еще не прикончили! Я
бы на их месте это сделал! Я бы давным-давно это сделал, будь я вашим учеником
и… нет, продать вас мне бы не удалось, куда вы годны?! Разве что сохранять вас,
как редкую уродину, в стеклянной банке, да таких больших стеклянных банок,
кажется, не делают.
