Врач наклонился к покойнице и поднял ее левую руку.
— Старая история, — сказал он, покачивая
головой. — Нет обручального кольца… Ну, спокойной ночи!
Достойный медик отправился обедать, а сиделка, еще раз
приложившись к зеленой бутылке, уселась на низкий стул у камина и принялась
облачать младенца.
Каким превосходным доказательством могущества одеяния явился
юный Оливер Твист! Закутанный в одеяло, которое было доселе единственным его
покровом, он мог быть сыном дворянина и сыном нищего; самый родовитый человек
едва ли смог бы определить подобающее ему место в обществе. Но теперь, когда
его облачили в старую коленкоровую рубашонку, пожелтевшую от времени, он был отмечен
и снабжен ярлыком и сразу занял свое место — приходского ребенка, сироты из
работного дома, смиренного колодного бедняка, проходящего свой жизненный путь
под градом ударов и пощечин, презираемого всеми и нигде не встречающего
жалости.
Оливер громко кричал. Если бы мог он знать, что он сирота,
оставленный на милосердное попечение церковных старост и надзирателей, быть
может, он кричал бы еще громче.
Глава 2
повествует о том, как рос, воспитывался и как был вскормлен
Оливер Твист
В течение следующих восьми или десяти месяцев Оливер был
жертвой системы вероломства и обманов. Его кормили из рожка. О голодном
малютке-сироте, лишенном самого необходимого, власти работного дома доложили
надлежащим образом приходским властям. Приходские власти с достоинством
запросили властей работного дома о том, нет ли какой-нибудь особы женского
пола, проживающей в доме, которая могла бы доставить Оливеру Твисту утешение и
питание, столь для него необходимые. На это власти работного дома ответили, что
такой особы нет. Тогда приходские власти великодушно и человечно порешили, что
Оливера следует поместить «на ферму», или, иными словами, препроводить его в
отделение работного дома, находившееся на расстоянии примерно трех миль, где от
двадцати до тридцати других юных нарушителей закона о бедных
[7]
копошились по целым дням на полу, не страдая от избытка пищи или одежды, под
материнским надзором пожилой особы, которая принимала к себе этих преступников
за семь с половиной пенсов с души. Семь с половиной пенсов в неделю — недурная
сумма на содержание ребенка; немало можно приобрести на семь с половиной пенсов
— вполне достаточно, чтобы переполнить желудок и вызвать неприятные
последствия. Пожилая особа женского пола была человеком разумным и опытным — она
знала, что идет на пользу детям. И она в совершенстве постигла, что идет на
пользу ей самой. Поэтому большую часть еженедельной стипендии она оставляла
себе, а подрастающему приходскому поколению уделяла значительно меньшую долю,
чем та, которая была ему назначена. Иными словами, она открыла в бездонных
глубинах еще большую глубину, проявив себя великим философом.
Всем известна история другого философа, который измыслил
знаменитую теорию о том, что лошадь может существовать без пищи, И он успешно
доказал ее, что довел ежедневную порцию пищи, получаемую его собственной
лошадью, до одной соломинки; несомненно он сделал бы ее чрезвычайно горячим и
резвым животным, если бы она не пала за сутки до того дня, как ей предстояло
перейти на отменную порцию воздуха. К несчастью для экспериментальной философии
той женщины, чьим заботам и покровительству был поручен Оливер Твист, к таким
же результатам обычно приводило применение ее системы; потому что в ту самую
минуту, когда дитя научалось поддерживать в себе жизнь ничтожной долей самой
непитательной пищи, по превратности судьбы, в восьми с половиной случаях из
десяти, оно или заболевало от голода и холода, или по недосмотру падало в
огонь, или погибало от удушья. В любом из этих случаев несчастный малютка
отправлялся в иной мир, чтоб там соединиться со своими родителями, коих он не
ведал в этом.
Иной раз, когда производилось особо строгое следствие о
приходском ребенке, за которым недосмотрели, а он опрокинул на себя кровать,
или которого неумышленно обварили насмерть во время стирки белья — впрочем,
последнее случалось не часто, ибо все хоть сколько-нибудь напоминающее стирку
было редким событием на ферме, — присяжным иной раз приходило в голову
задавать неприятные вопросы, а прихожане возмущались и подписывали протест. Но
эти дерзкие выступления тотчас же пресекались в корне после показания врача и
свидетельства бидла;
[8]
первый всегда вскрывал труп и ничего в
нем не находил — это было в высшей степени правдоподобно, а второй неизменно
показывал под присягой все, что было угодно приходу, — это было в высшей
степени благочестиво. Вдобавок, члены совета регулярно посещали ферму и
накануне всегда посылали бидла известить о своем прибытии. Когда они приезжали,
дети были милы и опрятны, а можно ли требовать большего!
Нельзя ожидать, чтобы такая система воспитания на ферме
давала какой-нибудь необычайный или богатый урожай. И в тот день, когда Оливеру
Твисту исполнилось девять лет, он был бледным, чахлым ребенком, малорослым и
несомненно тощим. Но природа заронила добрые семена в грудь Оливера, и они
развивались себе на свободе, чему весьма способствовала скудная диета, принятая
в учреждении. И, быть может, этому обстоятельству Оливер был обязан тем, что
увидел день, когда ему минуло девять лет.
Как бы там ни было, но это был день его рождения, и он
проводил его в погребе для угля — в избранном обществе двух юных джентльменов,
которые, разделив с ним основательную порку, были посажены под замок за то, что
дерзко осмелились заявить, будто они голодны, — как вдруг миссис Манн,
славная леди, возглавляющая это учреждение, была потрясена внезапным появлением
мистера Бамбла, бидла, который старался открыть калитку в воротах сада.
— Господи помилуй! Это вы, мистер Бамбл? —
воскликнула миссис Манн, высовывая голову из окна и искусно притворяясь
чрезвычайно обрадованной. — (Сьюзен, приведите наверх Оливера и тех двух
мальчишек и сейчас же их вымойте!) Ах, боже мой! Мистер Бамбл, как я рада вас
видеть!
