— Тише! — дрожа, проговорил еврей. — Мистер
Сайкс, не говорите так громко.
— Бросьте этих мистеров! — отозвался
детина. — У вас всегда что-то недоброе на уме, когда вы начинаете этак
выражаться. Вы мое имя знаете — стало быть, так меня и называйте! Я его не
опозорю, когда час пробьет!
— Вот именно, совершенно верно, Билл Сайкс, — с
гнусным подобострастием сказал еврей. — Вы как будто в дурном расположении
духа, Билл?
— Может быть, и так, — ответил Сайкс. — Я бы
сказал, что и вы не в своей тарелке, или вы считаете, что никому не приносите
убытка, когда швыряетесь кувшинами или выдаете…
— Вы с ума сошли? — вскричал еврей, хватая его за
рукав и указывая на мальчиков.
Мистер Сайкс удовольствовался тем, что затянул воображаемый
узел под левым своим ухом и склонил голову к правому плечу, — по-видимому,
еврей прекрасно понял этот пантомим. Затем на жаргоне, которым были в изобилии
приправлены все его речи, — если бы привести его здесь, он был бы
решительно непонятен, — мистер Сайкс потребовал себе стаканчик.
— Только не подумайте всыпать туда яду, — сказал
он.
Это было сказано в шутку, но если бы он видел, как еврей
злобно прищурился и повернулся к буфету, закусив бледные губы, быть может, ему
пришло бы в голову, что предосторожность не является излишней и веселому
старому джентльмену во всяком случае не чуждо желание улучшить изделие
винокура.
Пропустив два-три стаканчика, мистер Сайкс снизошел до того,
что обратил внимание на молодых джентльменов; такая любезность с его стороны
привела к беседе, в которой причины и подробности ареста Оливера были детально
изложены с теми изменениями и уклонениями от истины, какие Плут считал наиболее
уместными при данных обстоятельствах.
— Боюсь, — произнес еврей, — как бы он не
сказал чего-нибудь, что доведет нас до беды…
— Все может быть, — со злобной усмешкой отозвался
Сайкс. — Вас предадут, Феджин.
— И, знаете ли, я боюсь, — продолжал еврей, как
будто не обращая внимания на то, что его прервали, и при этом пристально глядя
на своего собеседника, — боюсь, что если наша игра проиграна, то это может
случиться и кое с кем другим, а для вас это обернется, пожалуй, хуже, чем для
меня, мой милый.
Детина вздрогнул и круто повернулся к еврею. Но старый
джентльмен поднял плечи до самых ушей, а глаза его рассеянно уставились на
противоположную стену.
Наступило длительное молчание. Казалось, каждый член
почтенного общества погрузился в свои собственные размышления, не исключая и
собаки, которая злорадно облизывалась, как будто подумывая о том, чтобы
атаковать ноги первого джентльмена или леди, которых случится ей встретить,
когда она выйдет на улицу.
— Кто-нибудь должен разузнать, что там произошло, в
камере судьи, — сказал мистер Сайкс, заметно умерив тон.
Еврей в знак согласия кивнул головой.
— Если он не донес и посажен в тюрьму, бояться нечего,
пока его не выпустят, — сказал мистер Сайкс, — а потом уж нужно о нем
позаботиться. Вы должны как-нибудь заполучить его в свои руки.
Еврей снова кивнул головой.
Такой план действий был разумен, но, к несчастью, ему
препятствовало одно весьма серьезное обстоятельство. Дело в том, что Плут,
Чарли Бейтс, Феджин и мистер Уильям Сайкс питали глубокую и закоренелую
антипатию к прогулкам около полицейского участка на любом основании и под любым
предлогом.
Как долго могли бы они сидеть и смотреть друг на друга,
пребывая в неприятном состоянии нерешительности, угадать трудно. Впрочем, нет
необходимости делать какие бы то ни было догадки, так как внезапное появление
двух молодых леди, которых уже видел раньше Оливер, оживило беседу.
— Как раз то, что нам нужно! — сказал
еврей. — Бет пойдет. Ты пойдешь, моя милая?
— Куда? — осведомилась молодая леди.
— Всего-навсего в полицейский участок, моя
милая, — вкрадчиво сказал еврей.
Нужно воздать должное молодой леди: она не объявила
напрямик, что не хочет идти, но выразила энергическое и горячее желание «быть
проклятой, если она туда пойдет». Эта вежливая и деликатная уклончивость
свидетельствовала о том, что молодая леди отличалась прирожденной учтивостью,
которая препятствовала ей огорчить ближнего прямым и резким отказом.
Физиономия у еврея вытянулась. Он отвернулся от этой молодой
леди, которая была в ярком, если не великолепном наряде — красное платье,
зеленые ботинки, желтые папильотки, — и обратился к другой.
— Нэнси, милая моя, — улещивал ее еврей, —
что ты скажешь?
— Скажу, что э??о не годится, стало быть нечего настаивать,
Феджин, — ответила Нэнси.
— Что ты хочешь этим сказать? — вмешался мистер
Сайкс, бросая на нее мрачный взгляд.
— То, что сказала, Билл, — невозмутимо отозвалась
леди.
— Да ведь ты больше всех подходишь для этого, —
произнес мистер Сайкс. — Здесь о тебе никто ничего не знает.
— А так как я и не хочу, чтобы знали, — с тем же
спокойствием отвечала Нэнси, — то скорее скажу «нет», чем «да», Билл.
— Она пойдет, Феджин, — сказал Сайкс.
— Нет, она не пойдет, Феджин, — сказала Нэнси.
— Она пойдет, Феджин, — сказал Сайкс.
И мистер Сайкс не ошибся. С помощью угроз, посулов и подачек
упомянутую леди в конце концов заставили взять на себя это поручение. В самом
деле, ей не могли воспрепятствовать соображения, какие удерживали ее любезную
подругу: не так давно переселившись из отдаленных, но аристократических
окрестностей рэтклифской большой дороги
[23]
в Филд-Лейн, она
могла не опасаться, что ее узнает кто-нибудь из многочисленных знакомых.
И вот, повязав поверх платья чистый белый передник и
запрятав папильотки под соломенную шляпку — эти принадлежности туалета были
извлечены из неисчерпаемых запасов еврея, — мисс Нэнси приготовилась
выполнить поручение.
— Подожди минутку, моя милая, — сказал еврей,
протягивая ей корзинку с крышкой. — Держи ее в руках. Она тебе придаст
более пристойный вид.
— Феджин, дайте ей ключ от двери, пусть она держит его
в руке, — сказал Сайкс. — Это покажется естественным и приличным.
— Совершенно верно, мой милый, — сказал еврей,
вешая молодой леди большой ключ от двери на указательный палец правой
руки. — Вот так! Прекрасно! Прекрасно, моя милая! — сказал еврей,
потирая руки.
