Мистер Читлинг был старше Плута — быть может, видал на
своему веку восемнадцать зим, — но обращение его с этим молодым
джентльменом отличалось некоторой почтительностью, казалось свидетельствовавшей
о том, что он признавал себя, пожалуй, ниже Плута, поскольку речь шла о
хитроумии и профессиональных способностях. У него были маленькие, блестящие
глазки и лицо, взрытое оспой; на нем была меховая шапка, темная, из рубчатого
плиса куртка, засаленные бумазейные штаны и фартук. Правду сказать, его костюм
был в незавидном состоянии; но он принес извинения компании, заявив, что его
«выпустили» всего час назад, а так как он в течение последних шести недель
носил мундир, то и не имел возможности уделить внимания своему штатскому
платью. С величайшим раздражением мистер Читлинг добавил, что новый способ
окуривать одежду чертовски противоречит конституции, так как прожигается
материя; но нет никакой возможности бороться с властями графства. Подобное же
замечание он сделал по поводу распоряжения стричь волосы, которое считал
решительно противозаконным. Свою речь мистер Читлинг закончил заявлением, что
вот уже сорок два бесконечных трудовых дня у него ни капли не было во рту и
«пусть его прихлопнут, если он не усох».
— Как ты думаешь, Оливер, откуда пришел этот
джентльмен? — ухмыляясь, спросил еврей, когда два других мальчика
поставили на стол бутылку виски.
— Н-не знаю, сэр, — сказал Оливер.
— Это кто такой? — спросил Том Читлинг, бросив
презрительный взгляд на Оливера.
— Это, милый мой, один из моих юных друзей, —
ответил еврей.
— Значит, ему повезло… — сказал молодой человек,
многозначительно посмотрев на Феджина. — Не все ли равно, откуда я пришел,
мальчуган? Бьюсь об заклад на крону, что ты скоро отыщешь туда дорогу!
Эта шутка вызвала смех у мальчиков. Побалагурив еще немного
на ту же тему, они шепотом обменялись несколькими словами с Феджином и ушли.
Новый гость потолковал в сторонке с Феджином, после чего оба
придвинули свои стулья к очагу, и еврей, подозвав к себе Оливера и приказав ему
сесть возле, завел речь о том, что должно было больше всего интересовать его
слушателей. Разговор шел о великих выгодах их профессии, о сноровке Плута, о
добродушном нраве Чарльза Бейтса и о щедрости самого еврея. Наконец, эти темы
истощились, истощен был и мистер Читлинг, ибо пребывание в исправительном доме
становится утомительным по истечении одной-двух недель. Поэтому мисс Бетси
ушла, предоставив компании расположиться на отдых.
Начиная с этого дня Оливера редко оставляли одного; почти
всегда он находился в обществе обоих мальчиков, которые ежедневно играли с
евреем в старую игру — то ли для собственного усовершенствования, то ли для
Оливера, — об этом лучше всех знал мистер Феджин. Иногда старик
рассказывал им истории о грабежах, которые совершал в дни молодости, и столько
было в них смешного и любопытного, что Оливер невольно смеялся от души и,
несмотря на все свои прекрасные качества, не мог скрыть, что эти истории его
забавляют.
Короче говоря, хитрый старый еврей опутал мальчика своими
сетями. Подготовив его душу одиночеством и унынием к тому, чтобы мальчик
предпочел любое общество своим печальным мыслям, старик теперь вливал в нее по
капле яд, который, как он надеялся, загрязнит ее, навеки изменив ее цвет.
Глава 19
в которой обсуждают, и принимают замечательный план
Была серая, промозглая, ветреная ночь, когда еврей,
застегнув на все пуговицы пальто, плотно облегавшее его иссохшее тело, и подняв
воротник до ушей, чтобы скрыть нижнюю часть лица, вышел из своей берлоги. Он
приостановился на ступени, пока запирали за ним дверь и закладывали цепочку, и,
убедившись, что мальчики заперли все как следует и шаги их замерли вдали,
побежал по улице так быстро, как только мог.
Дом, куда привели Оливера, был расположен по соседству с
Уайтчеплом.
[33]
Еврей на минутку приостановился на углу и,
подозрительно осмотревшись по сторонам, перешел через улицу по направлению к
Спителфилдс.
Грязь толстым слоем лежала на мостовой, и черная мгла
нависла над улицами; моросил дождь, все было холодным и — липким на ощупь.
Казалось, именно в эту ночь и подобает бродить по улицам таким существам, как
этот еврей. Пробираясь крадучись вперед, скользя под прикрытием стен и
подъездов, отвратительный старик походил на какое-то омерзительное
пресмыкающееся, рожденное в грязи и во тьме, сквозь которые он шел: он полз в
ночи в поисках жирной падали себе на обед.
Он шел извилистыми и узкими улицами, пока не достиг
Бетнел-Гряна; затем, круто свернув влево, он очутился в лабиринте грязных улиц,
которых так много в этом густонаселенном районе.
По-видимому, еврей был очень хорошо знаком с той местностью,
где находился, и его отнюдь не пугали темная ночь и трудная дорога. Он быстро
миновал несколько переулков и улиц и, наконец, свернул в улицу, освещенную
только одним фонарем в дальнем ее конце. Он постучал в дверь одного из домов и,
обменявшись вполголоса несколькими невнятными словами с человеком, открывшим
ее, поднялся по лестнице.
Когда он коснулся ручки двери, зарычала собака, и голос
мужчины спросил, кто там.
— Это я, Билл, это только я, мой милый, — сказал
еврей, заглядывая в комнату.
— Ну, так вваливайтесь сюда, — сказал
Сайкс. — Лежи смирно, глупая скотина! Не можешь ты, что ли, узнать черта,
если он в пальто?
Очевидно, собаку ввело в заблуждение верхнее одеяние мистера
Феджина, ибо, как только еврей расстегнул пальто и бросил его на спинку стула,
она удалилась в свой угол и при этом завиляла хвостом, как бы давая понять, что
теперь она удовлетворена, насколько это чувство свойственно ее природе.
— Ну! — сказал Сайкс.
— Ну что ж, милый мой!.. — отозвался еврей. —
А, Нэнси! В этом обращении слышалось некоторое замешательство,
свидетельствовавшее о неуверенности в том, как оно будет принято: мистер Феджин
и его юная приятельница не виделись с того дня, как она заступилась за Оливера.
Поведение молодой леди быстро рассеяло все сомнения на этот счет, если таковые
у него были. Она спустила ноги с каминной решетки, отодвинула стул и без лишних
слов предложила Феджину подсесть к очагу, так как ночь — что и говорить —
холодная.
— Да, моя милая Нэнси, очень холодно, — сказал
еврей, грея свои костлявые руки над огнем. — Пронизывает насквозь, —
добавил старик, потирая себе бок.
— Лютый должен быть холод, чтобы пробрать вас до самого
сердца, — сказал мистер Сайкс. — Дай ему выпить чего-нибудь, Нэнси.
Да пошевеливайся, черт подери! Тут и самому недолго заболеть, когда посмотришь,
как трясется этот мерзкий старый скелет, словно гнусный призрак, только что
вставший из могилы.
