С ломтем хлеба в руке и в коричневой приходской шапочке
Оливер был уведен мистером Бамблом из гнусного дома, где ни одно ласковое
слово, ни один ласковый взгляд ни разу не озарили его унылых младенческих лет.
И все же детское его горе было глубоко, когда за ним закрылись ворота коттеджа.
Как ни были жалки его маленькие товарищи по несчастью, которых он
покидал, — это были единственные его друзья. И сознание своего одиночества
в великом, необъятном мире впервые проникло в сердце ребенка.
Мистер Бамбл шел большими шагами; маленький Оливер, крепко
ухватившись за его обшитый золотым галуном обшлаг, рысцой бежал рядом с ним и
через каждую четверть мили спрашивал: «Далеко ли еще?» На эти вопросы мистер
Бамбл давал очень короткие и резкие ответы, так как недолговечная
приветливость, какую пробуждает в иных сердцах джин с водой, к тому времени
испарилась, и он снова стал бидлом.
Оливер пробыл в стенах работного дома не более четверти часа
и едва успел покончить со вторым ломтем хлеба, как мистер Бамбл, оставивший его
на попечение какой-то старухи, вернулся и, рассказав о происходившем в тот
вечер заседании совета, объявил ему, что, по желанию совета, он должен
немедленно предстать перед ним.
Не имея достаточно ясного представления о том, что такое
совет, Оливер был ошеломлен этим сообщением и не знал, смеяться ему или
плакать. Впрочем, ему некогда было об этом раздумывать, так как мистер Бамбл
ударил его тростью по голове, чтобы расшевелить, и еще раз по спине, чтобы
подбодрить, и, приказав следовать за собой, повел его в большую выбеленную
известкой комнату, где сидели вокруг стола восемь или десять толстых
джентльменов. Во главе стола восседал в кресле, более высоком, чем остальные,
чрезвычайно толстый джентльмен с круглой красной физиономией.
— Поклонись совету, — сказал Бамбл.
Оливер смахнул две-три еще не высохшие слезинки и, видя
перед собой стол, по счастью, поклонился ему.
— Как тебя зовут, мальчик? — спросил джентльмен,
восседавший в высоком кресле.
Оливер испугался стольких джентльменов, приводивших его в
трепет, а бидл угостил его сзади еще одним пинком, который заставил его
расплакаться. По этим двум причинам он ответил очень тихо и нерешительно, после
чего джентльмен в белом жилете обозвал его дураком, сразу развеселился и пришел
в прекрасное расположение духа.
— Мальчик, — сказал джентльмен в высоком
кресле, — слушай меня. Полагаю, тебе известно, что ты сирота?
— Что это такое, сэр? — спросил бедный Оливер.
— Мальчик — дурак! Я так и думал, — сказал джентльмен
в белом жилете.
— Тише! — сказал джентльмен, который говорил
первым. — Тебе известно, что у тебя нет ни отца, ни матери и что тебя
воспитал приход, не так ли?
— Да, сэр, — ответил Оливер, горько плача.
— О чем ты плачешь? — спросил джентльмен в белом
жилете.
И в самом деле — очень странно! О чем мог плакать этот
мальчик?
— Надеюсь, ты каждый вечер читаешь молитву, —
суровым голосом сказал другой джентльмен, — и молишься — как надлежит
христианину — за тех, кто тебя кормит и о тебе заботится?
— Да, сэр, — заикаясь, ответил мальчик.
Джентльмен, говоривший последним, сам того не сознавая, был
прав. Оливер и в самом деле был бы христианином и на редкость хорошим
христианином, если бы молился за тех, кто его кормит и о нем заботится. Но он
не молился, потому что никто его этому не учил.
— Прекрасно! Тебя привели сюда, чтобы воспитать и
обучить полезному ремеслу, — сказал краснолицый джентльмен, сидевший в
высоком кресле.
— И завтра же, с шести часов утра, ты начнешь трепать
пеньку, — добавил угрюмый джентльмен в белом жилете.
В благодарность за соединение этих двух благодеяний в
несложной операции трепанья пеньки Оливер, по указанию бидла, низко поклонился
и был поспешно уведен в большую комнату, где на грубой, жесткой кровати он
рыдал, пока не заснул. Какая превосходная иллюстрация к милосердным законам
Англии! Они разрешают беднякам спать!
Бедный Оливер! Он спал в счастливом неведении, не помышляя о
том, что в этот самый день совет вынес решение, которое должно было повлиять на
всю его дальнейшую судьбу. Но совет вынес решение. Оно заключалось в следующем.
Члены этого совета были очень мудрыми, проницательными
философами, и, когда они, наконец, обратили внимание на работный дом, они
тотчас подметили то, чего никогда бы не обнаружили простые смертные, а именно:
бедняки любили работный дом! Это было поистине место общественного увеселения
для бедных классов; харчевня, где не нужно платить; даровой завтрак, обед, чай
и ужин круглый год; рай из кирпича и известки, где все игра и никакой работы!
«Ого! — с глубокомысленным видом изрек совет. — Нам-то и надлежит
навести порядок. Мы немедленно положим этому конец». И члены совета
постановили, чтобы всем бедным людям был предоставлен выбор (так как,
разумеется, они никого не хотели принуждать) либо медленно умирать голодной
смертью в работном доме, либо быстро умереть вне его стен. С этою целью они
заключили договор с водопроводной компанией на снабжение водой в неограниченном
количестве и с агентом по торговле зерном на регулярное снабжение овсянкой в
умеренном количестве и постановили давать три раза в день жидкую кашу, луковицу
дважды в неделю и полбулки по воскресеньям. Они сделали еще очень много мудрых
и гуманных распоряжений, касающихся женщин, но их нет необходимости
перечислять. Они милостиво согласились давать развод женатым беднякам ввиду
больших издержек, сопряженных с бракоразводным процессом в Докторс-Коммонс.
[10]
И вместо того чтобы заставлять человека содержать семью, как
они делали раньше, они отнимали у него семью и превращали его в холостяка!
Трудно сказать, сколько просителей из всех слоев общества обратилось бы к ним
за пособием, имея в виду эти два последних пункта, если бы оно не было связано
с работным домом, но члены совета были люди предусмотрительные и приняли меры
против такого осложнения. Пособие было неразрывно связано с работным домом и
кашей, и это отпугивало людей.
В течение первого полугодия после появления Оливера Твиста
систему применяли вовсю. Сначала она потребовала немалых расходов, ибо счет
гробовщика увеличился и приходилось непрерывно ушивать одежду бедняков, которая
после одной-двух недель каши висела мешком на их исхудавших телах. Но число
обитателей работного дома стало таким же тощим, как и сами бедняки, и совет был
в восторге.
