Однако, каковы бы ни были намерения мистера Бамбла (а они
несомненно были наилучшими), к несчастью, случилось так, что стол — о чем уже
упомянуто дважды — был круглый, вследствие этого мистер Бамбл, помаленьку
передвигая свой стул, вскоре начал уменьшать расстояние, отделявшее его от
надзирательницы, и, продолжая путешествие по кругу, придвинул, наконец, свой
стул к тому, на котором сидела надзирательница. В самом деле, оба стула
соприкоснулись, а когда это произошло, Мистер Бамбл остановился.
Если бы надзирательница подвинула теперь свой стул вправо,
ее неминуемо опалило бы огнем, а если бы подвинула влево, то упала бы в объятия
мистера Бамбла; итак (будучи скромной надзирательницей и несомненно
предусмотрев сразу эти последствия), она осталась сидеть на своем месте и
протянула мистеру Бамблу вторую чашку чаю.
— Жестокосердный, миссис Корни? — повторил мистер
Бамбл, помешивая чай и заглядывая в лицо надзирательнице. — А вы не
жестокосердны, миссис Корни?
— Ах, боже мой! — воскликнула
надзирательница. — Странно слышать такой вопрос от холостяка! Зачем вам
это понадобилось знать, мистер Бамбл?
Бидл выпил чай до последней капли, доел гренки, смахнул
крошки с колен, вытер губы и преспокойно поцеловал надзирательницу.
— Мистер Бамбл! — шепотом воскликнула сия целомудренная
леди, ибо испуг был так велик, что она лишилась голоса. — Мистер Бамбл, я
закричу!
Вместо ответа мистер Бамбл не спеша, с достоинством обвил
рукой талию надзирательницы.
Раз сия леди выразила намерение закричать, то, конечно, она
бы и закричала при этом новом дерзком поступке, если бы торопливый стук в дверь
не сделал это излишним: как только раздался стук, мистер Бамбл с большим
проворством ринулся к винным бутылкам и с рвением принялся смахивать с них
пыль, а надзирательница суровым тоном спросила, кто стучит. Следует отметить
любопытный факт: удивление оказало такое действие на крайний ее испуг, что
голос вновь обрел всю свою официальную жесткость.
— Простите, миссис, — сказала высохшая старая
нищенка, на редкость безобразная, просовывав голову в дверь, — старуха
Салли отходит.
— Ну, а мне какое до этого дело? — сердито
спросила надзирательница. — Ведь я же не могу ее оживить.
— Конечно, конечно, миссис, — ответила
старуха, — Это никому не под силу; ей уже нельзя помочь. Много раз я
видела, как помирают люди — и младенцы и крепкие, сильные люди, — и уж мне
ли не знать, когда приходит смерть! Но у нее что-то тяжелое на душе, и, когда
боли ее отпускают — а это бывает редко, потому что помирает она в муках, —
она говорит, что ей нужно что-то вам сказать. Она не помрет спокойно, пока вы
не придете, миссис.
Выслушав это сообщение, достойная миссис Корни вполголоса
осыпала всевозможными ругательствами тех старух, которые даже и умереть не
могут, чтобы умышленно не досадить лицам, выше их стоящим. Быстро схватив
теплую шаль и завернувшись в нее, она, не тратя лишних слов, попросила мистера
Бамбла подождать ее возвращения на тот случай, если произойдет что-нибудь из
ряда вон выходящее. Приказав посланной за ней старухе идти быстро, а не
карабкаться всю ночь по лестнице, она вышла вслед за ней из комнаты с очень
суровым видом и всю дорогу ругалась.
Поведение мистера Бамбла, предоставленного самому себе, в
сущности не поддается объяснению. Он открыл шкаф, пересчитал чайные ложки,
взвесил на руке щипцы для сахара, внимательно осмотрел серебряный молочник и,
удовлетворив этим свое любопытство, надел треуголку набекрень и весьма солидно
пустился в пляс, четыре раза обойдя вокруг стола. Покончив с этим изумительным
занятием, он снова снял треуголку и, расположившись перед камином, спиной к
огню, казалось, принялся мысленно составлять точную опись обстановки.
Глава 24
трактует о весьма ничтожном предмете. Но это короткая глава,
и она может оказаться не лишней в этом повествовании
Особа, нарушившая покой в комнате надзирательницы, была
подобающей вестницей смерти. Преклонные годы согнули ее тело, руки и ноги
дрожали, лицо, искаженное бессмысленной гримасой, скорее походило на чудовищную
маску, начертанную карандашом сумасшедшего, чем на создание Природы.
Увы! Как мало остается лиц, сотворенных Природой, которые не
меняются и радуют нас своей красотой! Мирские заботы, скорби и лишения изменяют
их так же, как изменяют сердца; и только тогда, когда страсти засыпают и навеки
теряют свою власть, рассеиваются взбаламученные облака и проясняется небесная
твердь. Нередко бывает так, что лица умерших, даже напряженные и окоченевшие,
принимают давно забытое выражение, словно у спящего ребенка, напоминая младенческий
лик; такими мирными, такими безмятежными становятся снова эти люди, что те, кто
знал их в пору счастливого детства, преклоняют колени у гроба и видят ангела,
сошедшего на Землю.
Старая карга ковыляла по коридорам и поднималась по
лестницам, невнятно бормоча что-то в ответ на ругань своей спутницы; наконец,
приостановившись, чтобы отдышаться, она передала ей в руки свечу и последовала
за ней, стараясь не отставать от своей куда более проворной начальницы,
направлявшейся в комнату больной.
Это была жалкая каморка на чердаке. В дальнем ее углу горел
тусклый свет. У постели сидела другая старуха; у камина стоял ученик аптекаря и
делал себе зубочистку из гусиного пера.
— Вечер морозный, миссис Корни, — сказал этот
молодой джентльмен вошедшей надзирательнице.
— В самом деле, очень морозный, сэр, — приседая,
ответила та самым учтивым тоном.
— Вам следовало бы получать лучший уголь от ваших
поставщиков, — заявил помощник аптекаря, разбивая заржавленной кочергой
кусок угля в камине, — такой уголь не годится для морозной ночи.
— Совет выбирал его, сэр, — ответила
надзирательница. — А совет мог бы позаботиться, по крайней мере о том,
чтобы мы не мерзли, потому что работа у нас тяжелая.
Тут разговор был прерван стоном больной.
— О! — сказал молодой человек, поворачиваясь к
кровати с таким видом, будто совсем забыл о пациентке. — Ее песенка спета,
миссис Корни.
— Неужели, сэр? — спросила надзирательница.
— Я буду очень удивлен, если она протянет еще часа
два, — сказал помощник аптекаря, сосредоточив внимание на острие
зубочистки. — Организм совершенно разрушен. Посмотрите-ка, старушка, она
дремлет?
Сиделка наклонилась к кровати и утвердительно кивнула
головой.
— Быть может, она так и умрет, если вы не будете
шуметь, — сказал, молодой человек. — Поставьте свечу на пол. Там она
ей не помешает.
Сиделка исполнила приказание и в то же время покачала
головой, как бы давая понять, что женщина так легко не умрет; затем она снова
заняла свое место рядом с другой старухой, которая к тому времени возвратилась.
Надзирательница с раздражением завернулась в шаль и присела в ногах кровати.
