— Д… д… да, — прошептала надзирательница.
— Еще одно, дорогая, — настаивал мистер
Бамбл. — Соберитесь с силами и произнесите еще одно словечко. Когда это
совершится?
Миссис Корни дважды пыталась заговорить и дважды потерпела
неудачу. Наконец, собравшись с духом, она обвила руками шею мистера Бамбла и
сказала, что это произойдет, когда он пожелает, и что он «ненаглядный ее
птенчик».
Когда дело было таким образом улажено, дружески и к полному
удовлетворению, договор скрепили еще одной чашкой пепперминта, которая
оказалась весьма необходимой вследствие трепета и волнения, овладевших леди.
Осушив чашку, она сообщила мистеру Бамблу о смерти старухи.
— Прекрасно! — сказал сей джентльмен, попивая
пепперминт. — По дороге домой я загляну к Сауербери и скажу, чтобы он
прислал, что нужно, завтра утром. Так, значит, это вас и испугало, моя дорогая?
— Ничего особенного не случилось, мой милый, —
уклончиво отвечала леди.
— Но все-таки что-то случилось, дорогая моя, —
настаивал мистер Бамбл. — Неужели вы не расскажете об этом вашему Бамблу?
— Не сейчас… — ответила леди, — в один из
ближайших дней, когда мы сочетаемся браком, дорогой мой.
— Когда мы сочетаемся браком! — воскликнул мистер
Бамбл. — Неужели у кого-нибудь из этих нищих хватило наглости…
— Нет, нет, дорогой мой! — быстро перебила леди.
— Если бы я считал это возможным, — продолжал
мистер Бамбл, — если бы я считал возможным, что они осмелятся взирать
своими гнусными глазами на это прелестное лицо…
— Они бы не осмелились, дорогой мой, —
ответствовала леди.
— Тем лучше для них, — сказал мистер Бамбл, сжимая
руку в кулак. — Покажите мне такого человека, приходского или
сверхприходского, который посмел бы это сделать, и я докажу ему, что второй раз
он не осмелится.
Не будь это заявление подкреплено энергической
жестикуляцией, оно могло бы показаться весьма нелестным для прелестей сей леди,
но так как мистер Бамбл сопровождал свою угрозу воинственными жестами, леди
была чрезвычайно растрогана этим доказательством его преданности и с величайшим
восхищением объявила, что он и в самом деле ее птенчик.
После этого птенчик поднял воротник шинели, надел треуголку
и, обменявшись долгим и нежным поцелуем с будущей своей подругой жизни, снова
храбро зашагал навстречу холодному ночному ветру, задержавшись лишь на
несколько минут в палате для бедняков мужского пола, чтобы осыпать их бранью и
тем самым удостовериться, что может с надлежащей суровостью исполнять
обязанности начальника работного дома. Убедившись в своих способностях, мистер
Бамбл покинул заведение с легким сердцем и радужными мечтами о грядущем
повышении, которые занимали его, пока он не дошел до лавки гробовщика.
Мистер и миссис Сауербери пили чай и ужинали в гостях, а Ноэ
Клейпол никогда не склонен был утруждать себя физическими упражнениями, за
исключением тех, какие необходимы для принятия пищи и питья, — вот почему
лавка оказалась незапертой, хотя уже миновал час, когда ее обычно закрывали.
Мистер Бамбл несколько раз ударил тростью по прилавку, но не привлек к себе
внимания и, видя свет за стеклянной дверью маленькой гостиной позади лавки,
решил заглянуть туда, чтобы узнать, что там происходит. Узнав же, что там
происходит, он был немало удивлен.
Стол был покрыт скатертью; на нем красовались хлеб и масло,
тарелки и стаканы, кружка портера и бутылка вина. Во главе стола, небрежно
развалившись в кресле и перебросив ноги через ручку, сидел мистер Ноэ Клейпол;
в одной руке у него был раскрытый складной нож, а в другой — огромный кусок
хлеба с маслом. Подле него стояла Шарлотт и раскрывала вынутые из бочонка
устрицы, которые мистер Клейпол удостаивал проглатывать с удивительной
жадностью. Нос молодого джентльмена, более красный, чем обычно, и какое-то
напряженное подмигивание правым глазом свидетельствовали, что он под хмельком;
эти симптомы подтверждало и величайшее наслаждение, с каким он поедал устрицы и
которое можно было объяснить лишь тем, что он весьма ценил их свойство
охлаждать сжигающий его внутренний жар.
— Вот чудесная жирная устрица, милый Ноэ, —
сказала Шарлотт. — Скушайте ее, одну только эту.
— Чудесная вещь — устрица, — заметил мистер
Клейпол, проглотив ее. — Какая досада, что начинаешь плохо себя
чувствовать, если съешь слишком много! Правда, Шарлотт?
— Это прямо-таки жестоко, — сказала Шарлотт.
— Совершенно верно, — согласился мистер
Клейпол. — А вы любите устрицы?
— Не очень, — отвечала Шарлотт. — Мне
приятнее смотреть, как вы их едите, милый Ноэ, чем самой их есть.
— Ах, боже мой… — раздумчиво сказал Ноэ. —
Как странно!
— Еще одну! — предложила Шарлотт. — Вот эту,
с такими красивыми, нежными ресничками.
— Больше не могу ни одной, — сказала Ноэ. —
Очень печально… Подойдите ко мне, Шарлотт, я вас поцелую.
— Что такое? — вскричал мистер Бамбл, врываясь в
комнату. — Повторите-ка это, сэр.
Шарлотт взвизгнула и закрыла лицо передником. Мистер
Клейпол, оставаясь в прежней позе и только спустив ноги на пол, с пьяным ужасом
взирал на бидла.
— Повторите-ка это, дерзкий, дрянной мальчишка, —
продолжал Бамбл. — Как вы смеете заикаться о таких вещах, сэр?.. А вы как
смеете подстрекать его, бесстыдная вертушка?.. Поцеловать ее! — воскликнул
мистер Бамбл в сильнейшем негодовании. — Тьфу!
— Я вовсе этого не хотел, — захныкал Ноэ. —
Она вечно сама меня целует, нравится мне это или не нравится.
— О Ноэ! — с упреком воскликнула Шарлотт.
— Да, целуешь. Сама знаешь, что целуешь, —
возразил Ноэ. — Она всегда это делает, мистер Бамбл, сэр; она меня треплет
по подбородку, сэр, и всячески ухаживает.
— Молчать!.. — строго прикрикнул мистер
Бамбл. — Ступайте вниз, сударыня… Ноэ, закройте лавку. Вам не
поздоровится, если вы еще хоть словечко пророните, пока не вернется ваш хозяин.
А когда он придет домой, передайте ему, что мистер Бамбл приказал прислать
завтра утром, после завтрака, гроб для старухи. Слышите, сэр?..
Целоваться! — воскликнул мистер Бамбл, воздев руки. — Поистине ужасна
развращенность и греховность низших классов в этом приходе. Если парламент не
обратит внимания на их гнусное поведение, погибла эта страна, а вместе с нею и
нравственность крестьян!
