— А что сказал Джем Спайерс? — спросил доктор,
который вернулся в начале повествования.
— Долгое время, — продолжал агент, — Джем
Спайерс решительно ничего не говорил и ко всему прислушивался, однако и виду не
подавал; отсюда следует, что свое дело он разумел. Но вот однажды утром он
вошел в бар, достал табакерку и говорит: «Чикуид, я узнал, кто совершил эту кражу». —
«Да неужели! — воскликнул Чикуид. — Ах, дорогой мой Спайерс, дайте
мне только отомстить, и я умру спокойно. Ах, дорогой мой Спайерс, где он, этот
негодяй?» — «Полно! — сказал Спайерс, предлагая ему понюшку табаку. —
Довольно вздор болтать. Вы сами это сделали». Так оно и было, и немало денег он
на этом заработал, и ничего никогда бы и не открылось, если бы Чикуид поменьше
заботился о правдоподобии, — закончил мистер Блетерс, поставив рюмку и
позвякивая наручниками.
— Действительно, очень любопытная история, —
заметил доктор. — А теперь, если вам угодно, можете пойти наверх.
— Если вам угодно, сэр, — ответил мистер Блетерс.
Следуя по пятам за мистером Лосберном, оба агента поднялись
наверх, в спальню Оливера; шествие возглавлял мистер Джайлс с зажженной свечой.
Оливер дремал, но вид у него был хуже, и его лихорадило
сильнее, чем раньше. С помощью доктора он сел в постели и посмотрел на
незнакомцев, совершенно не понимая, что происходит, — он, видимо, не
припоминал, где он находится и что случилось.
— Вот этот мальчик, — сказал мистер Лосберн
шепотом, но тем не менее с большим жаром, — тот самый, который, озорничая,
был случайно ранен из самострела,
[40]
когда забрался во
владения мистера, как его там зовут, расположенные позади этого дома. Сегодня
утром он приходит сюда за помощью, а его немедленно задерживает и грубо
обходится с ним вот этот; сообразительный джентльмен со свечой в руке, который
подвергает его жизнь серьезной опасности, что я как врач могу удостоверить.
Господа Блетерс и Дафф посмотрели на мистера Джайлса,
отрекомендованного таким образом. Ошеломленный — дворецкий с лицом, выражающим
и страх, и замешательство, переводил взгляд с них на Оливера и с Оливера на
мистера Лосберна.
— Полагаю, вы не намерены это отрицать? — спросил
доктор, осторожно опуская Оливера на подушки.
— Я… хотел, чтобы было… чтобы было как можно лучше,
сэр, — ответил Джайлс. — Право же, я думал, что это тот самый
мальчишка, сэр, иначе я бы его не тронул. Я ведь не бесчувственный, сэр.
— Какой мальчишка? — спросил старший агент.
— Мальчишка грабителей, сэр, — ответил
Джайлс. — С ними, конечно, был мальчишка.
— Ну? Вы и теперь так думаете? — спросил Блетерс.
— Что думаю теперь? — отозвался Джайлс, тупо глядя
на допрашивающего.
— Думаете, что это тот самый мальчик, глупая вы
голова! — нетерпеливо пояснил Блетерс.
— Не знаю. Право, не знаю, — с горестным видом
сказал Джайлс. — Я бы не мог показать под присягой.
— Что же вы думаете? — спросил мистер Блетерс.
— Не знаю, что и думать, — ответил бедный
Джайлс. — Думаю, что это не тот мальчик. Да я почти уверен, что это не он.
Вы ведь знаете, что это не может быть он.
— Этот человек пьян, сэр? — осведомился Блетерс,
повернувшись к доктору.
— Ну и тупоголовый же вы парень! — сказал Дафф с
величайшим презрением, обращаясь к мистеру Джайлсу.
Во время этого короткого диалога мистер Лосберн щупал
больному пульс; теперь он поднялся со стула, стоявшего у кровати, и заметил,
что если у агентов еще осталось какое-нибудь сомнение, то не желают ли они
выйти в соседнюю комнату и потолковать с Бритлсом.
Приняв это предложение, они отправились в смежную комнату,
куда был призван мистер Бритлс, опутавший и себя и своего почтенного начальника
такой изумительной паутиной новых противоречий и нелепостей, что ни одного
факта не удалось выяснить, за исключением факта полной его, Бритлса,
растерянности; впрочем, он заявил, что не узнал бы мальчишку, если бы его
поставили сейчас перед ним, что он принял за него Оливера только благодаря
утверждению Джайлса и что пять минут назад мистер Джайлс признался на кухне в
своих опасениях, не слишком ли он поторопился.
Затем среди других остроумных предположений появилось и
такое — действительно ли мистер Джайлс кого-то подстрелил; когда же был
осмотрен пистолет, парный с тем, из которого стрелял Джайлс, в нем не
обнаружилось заряда более разрушительного, чем порох и пыж. Это открытие
произвело чрезвычайное впечатление на всех, кроме доктора, который минут десять
тому назад вынул пулю. Но наибольшее впечатление произвело оно на самого
мистера Джайлса, который в течение нескольких часов, терзаясь опасениями, не
ранил ли он смертельно своего ближнего, с восторгом ухватился за эту новую идею
и всеми силами ее поддерживал.
В конце концов агенты, не слишком утруждая себя мыслями об
Оливере, оставили в доме его и констебля из Чертей и отправились ночевать в
город, обещав вернуться утром.
А наутро распространился слух, что в Кингстонскую тюрьму
посадили двух мужчин и мальчика, арестованных прошлой ночью при подозрительных обстоятельствах,
и господа Блетерс и Дафф отправились в Кингстон. Впрочем, при расследовании
подозрительные обстоятельства свелись к тому, что этих людей обнаружили спящими
под стогом сена, каковой факт, хотя и является тягчайшим преступлением,
наказуется только заключением в тюрьму и, с точки зрения милостивого
английского закона с его всеобъемлющей любовью к королевским подданным,
почитается при отсутствии других улик недостаточным доказательством того, что
спящий или спящие совершили кражу со взломом и, стало быть, заслуживают
смертной казни. Господа Блетерс и Дафф вернулись не умнее, чем уехали.
Короче говоря, после новых допросов и бесконечных разговоров
местный мировой судья охотно принял поручительство миссис Мэйли и мистера
Лосберна в том, что Оливер явится, если когда-нибудь его вызовут, а Блетерс и
Дафф, награжденные двумя гинеями, вернулись в город, не сходясь во мнении о
предмете своей экспедиции: сей последний джентльмен, по зрелом обсуждении всех
обстоятельств, склонялся к уверенности, что покушение на кражу со взломом было
совершено Семейным Петом, а первый готов был в равной мере приписать всю
заслугу великому Проныре Чикуиду.
