Прелестным было местечко, куда они переехали. Для Оливера,
всегда жившего в грязной толпе, среди шума и ругани, казалось, началась здесь
новая жизнь. Розы и жимолость льнули к стенам коттеджа, плющ обвивал стволы
деревьев, а цветы в саду наполняли воздух чудесным ароматом. Совсем поблизости
находилось маленькое кладбище, где не было высоких безобразных надгробий, а
только скромные холмики, покрытые свежим дерном и мхом, под которыми покоились
старики из деревни. Часто Оливер бродил здесь и, вспоминая о жалкой могиле, где
лежала его мать, садился иной раз и плакал, не видимый никем; но, поднимая глаза
к глубокому небу над головой, он уже не представлял ее себе лежащей в земле и
оплакивал ее грустно, но без горечи.
Счастливая была пора. Дни проходили безмятежные и ясные,
ночи не приносили с собой ни страха, ни забот — ни прозябания в отвратительной
тюрьме, ни общения с отвратительными людьми, — радостны и светлы были его
мысли.
Каждое утро Оливер ходил к седому, старому джентльмену,
жившему неподалеку от маленькой церкви, который помогал ему совершенствоваться
в грамоте; старый джентльмен говорил так ласково и так много уделял ему
внимания, что Оливер всеми силами старался угодить ему. Потом он шел гулять с
миссис Мэйли и Роз и прислушивался к их разговорам о книгах или усаживался
рядом с ними в каком-нибудь тенистом местечке и слушал, как читает молодая леди;
слушать он готов был до самых сумерек, пока можно было различать буквы. Потом
он готовил уроки к следующему дню и в своей маленькой комнатке, которая
выходила в сад, усердно работал, пока не приближался постепенно вечер, и тогда
обе леди снова отправлялись на прогулку, а с ними и он, с удовольствием
прислушиваясь ко всем их разговорам. Если им нравился какой-нибудь цветок и он
мог добраться до него и сорвать или если они забыли какую-нибудь вещь, за
которой он мог сбегать, он был так счастлив, что со всех ног бросался оказать
им услугу. Когда же совсем темнело, они возвращались домой, и молодая леди,
садилась за фортепьяно и играла прекрасные мелодии или же пела тихим и нежным
голосом какую-нибудь старую песню, правившуюся ее тете. В таких случаях свечей
не зажигали, и Оливер, сидя у окна, в полном восторге слушал чудную музыку.
А воскресенье! Совсем по-иному проводили здесь этот день по
сравнению с тем, как проводил он его раньше. И какой счастливый был день — как
и все дни в эту счастливую пору! Утром — служба в маленькой церкви; там за
окном шелестели зеленые листья, пели птицы, а благовонный воздух прокрадывался
в низкую дверь и наполнял ароматом скромное здание. Бедняки были одеты так
чисто и опрятно, так благоговейно преклоняли колени, как будто для
удовольствия, а не во имя тягостного долга собрались они здесь вместе; а пение,
быть может и неискусное, звучало искреннее и казалось (во всяком случае
Оливеру) более музыкальным, чем слышанное им прежде. Затем, как всегда —
прогулки и посещение чистеньких домиков рабочего люда, а вечером Оливер
прочитывал одну-две главы из библии, которую изучал всю неделю, и чувствовал
себя более гордым и счастливым, чем если бы он сам был священником.
В шесть часов утра Оливер был уже на ногах; он блуждал по
полям и обшаривал живые изгороди в поисках полевых цветов; нагруженный ими, он
возвращался домой, и тогда нужно было заботливо и внимательно составить букеты
для украшения стола к первому завтраку. Был и крестовник для птиц мисс Мэйли;
Оливер с большим вкусом убирал им клетки, научившись этому искусству у
многоопытного приходского клерка. Когда с этим бывало покончено, его обычно
отправляли в деревню для оказания кому-нибудь помощи или устраивали иной раз
игру в крикет на лугу, а бывало и так, что находилось какое-нибудь дело в саду,
которым Оливер (изучавший эту науку под руководством того же наставника,
садовника по профессии) занимался весело и охотно, пока не появлялась мисс Роз.
А тогда его осыпали тысячью похвал за все, что он сделал.
Так промелькнули три месяца — три месяца, которые в жизни
самого благополучного и благоденствующего из смертных могли почитаться
безграничным счастьем, а в жизни Оливера были поистине блаженством. Самое
чистое и нежное великодушие — с одной стороны; самая искренняя, горячая и глубокая
благодарность — с другой. Не чудо, что по истечении этого короткого срока
Оливер Твист тесно сблизился со старой леди и ее племянницей, и пламенная
любовь его юного и чуткого сердца была вознаграждена тем, что они привязались к
мальчику и стали им гордиться.
Глава 33
в которой счастью Оливера и его друзей неожиданно угрожает
опасность
Быстро пролетела весна, и настало лето. Если деревня была
прекрасна раньше, то теперь она предстала в полном блеске и пышности своих
богатств. Огромные деревья, которые раньше казались съежившимися и нагими,
преисполнились жизнью и здоровьем и, простирая зеленые свои руки над жаждущей
землей, превратили открытые и оголенные места в чудесные уголки, окутанные
густой и приятной тенью, откуда можно было смотреть на раскинувшееся вдали
широкое и залитое солнцем пространство. Земля облачилась в самую яркую свою
зеленую мантию и источала самое пряное благоухание. Наступила лучшая пора года
— вся природа ликовала.
По-прежнему тихо и мирно шла жизнь в маленьком коттедже, и
то же беззаботное спокойствие осеняло его обитателей. Оливер давно уже
выздоровел и окреп, но был ли он болен или здоров, горячее чувство его к
окружающим ничуть не менялось, хотя такая перемена происходит весьма часто в
чувствах людей. Он оставался все тем же кротким, признательным, любящим
мальчиком, как и в ту пору, когда боль и страдания истощили его силы и он
всецело зависел от внимания и забот тех, кто за ним ухаживал.
Однажды, чудесным вечером, они предприняли более длительную
прогулку, чем обычно, потому что день выдался жаркий; ярко светила луна, и
вместе с легким ветерком повеяло необычной прохладой. Да и Роз была в
превосходном расположении духа, и, весело беседуя, они шли все дальше и
оставили далеко позади места своих повседневных прогулок. Так как миссис Мили
почувствовала усталость, они медленным шагом вернулись домой.
Молодая леди, сняв простенькую шляпу, села, по обыкновению,
за фортепьяно. В течение нескольких ми нут она рассеянно пробегала пальцами по
клавишам, потом заиграла медленную и торжественную мелодию; и пока она играла,
им показалось, будто она плачет.
— Роз, дорогая моя! — воскликнула пожилая леди.
Роз ничего не ответила, но заиграла немного быстрее, словно
эти слова отвлекли ее от каких-то тягостных мыслей.
— Роз, милочка! — вскричала миссис Мэйли,
торопливо вставая и наклоняясь к ней. — Что это значит? Слезы? Дорогое мое
дитя, что огорчает тебя?
— Ничего, тетя, ничего! — ответила молодая
леди. — Я не знаю, что это… не могу рассказать… но чувствую…
— Чувствуешь, что больна, милочка? — перебила
миссис Мэйли.
— Нет, нет! О нет, не больна! — ответила Роз,
содрогаясь, однако, при этих словах так, будто на нее повеяло смертным
холодом. — Сейчас мне будет лучше. Пожалуйста, закройте окно!
