Конец вечера прошел наверху весело: доктор был в
превосходном расположении духа, а как ни был утомлен сначала или озабочен Гарри
Мэйли, однако и он не мог устоять перед добродушием достойного джентльмена,
проявлявшимся в разнообразнейших остротах, всевозможных профессиональных
воспоминаниях и бесчисленных шутках, которые казались Оливеру самыми забавными
из всех им слышанных и заставляли его смеяться, к явному удовольствию доктора,
который и сам хохотал безудержно и, в силу симпатии, принуждал Гарри смеяться
чуть ли не так же заразительно. Таким образом, они провели время очень приятно,
насколько возможно при данных обстоятельствах, и было уже поздно, когда они с
легким и благодарным сердцем ушли отдыхать, в чем после недавно перенесенных
треволнений и беспокойства очень нуждались.
Утром Оливер проснулся бодрым и принялся за свои обычные
занятия с такой надеждой и радостью, каких не знал много дней. Клетки были
снова развешаны, чтобы птицы пели на старых своих местах; и снова были собраны
самые душистые полевые цветы, чтобы красотой своей радовать Роз. Грусть,
которая, как представлялось печальным глазам встревоженного мальчика, нависла
надо всем вокруг, хотя вокруг все и было прекрасно, рассеялась, словно по
волшебству. Казалось, роса ярче сверкала на зеленой листве, ветер шелестел в
ней нежнее и небо стало синее и ярче — Так влияют наши собственные мысли даже
на внешний вид предметов. Люди, взирающие на природу и своих ближних и
утверждающие, что все хмуро и мрачно, — правы; но темные тона являются
отражением их собственных затуманенных желчью глаз и сердец. В действительности
же краски нежны и требуют более ясного зрения.
Не мешает отметить — и Оливер не преминул обратить на это
внимание, — что в утренние свои экскурсии он отправлялся теперь не один.
Гарри Мэйли с того утра, когда он встретил Оливера, возвращающегося домой со
своей ношей, воспылал такой любовью к цветам и проявил столько вкуса при
составлении букетов, что заметно превзошел своего юного спутника. Но если в
этом Оливер отстал, зато ему известно было, где найти лучшие цветы; и каждое
утро они вдвоем рыскали по окрестностям и приносили домой прекрасные букеты.
Окно спальни молодой леди было теперь открыто; ей нравилось, когда в комнату
врывался душистый летний воздух и оживлял ее своей свежестью; а на подоконнике
всегда стоял в воде особый маленький букетик, который с величайшей
заботливостью составляли каждое утро. Оливер не мог не заметить, что увядшие
цветы никогда не выбрасывались, хотя маленькая вазочка аккуратно наполнялась
свежими; не мог он также не заметить, что, когда бы доктор не вышел в сад, он
неизменно посматривал в тот уголок и весьма выразительно кивал головой,
отправляясь на утреннюю свою прогулку. Оливер занимался наблюдениями, дни
летели, и Роз быстро поправлялась.
Нельзя сказать, чтобы для Оливера время тянулось медленно,
хотя молодая леди еще не выходила из своей комнаты и вечерних прогулок не было,
разве что изредка недалекие прогулки с миссис Мэйли. С особым рвением он
принялся за уроки у старого, седого джентльмена и работал так усердно, что даже
сам был удивлен своими быстрыми успехами.
Но вот однажды, когда он занимался, неожиданное происшествие
несказанно испугало его и потрясло.
Маленькая комнатка, где он обычно сидел за своими книгами,
находилась в нижнем этаже, в задней половине дома. Это была обычная комната
сельского коттеджа — окно, забранное решеткой, а за ним кусты жасмина и
вившаяся по оконной раме жимолость, наполнявшие помещение чудесным ароматом.
Окно выходило в сад, садовая калитка вела на огороженный лужок; дальше —
прекрасный луг и лес. В этой стороне не было поблизости никакого жилья, а
отсюда открывалась широкая даль.
Однажды чудесным вечером, когда первые сумеречные тени
начали простираться по земле, Оливер сидел у окна, погруженный в свои книги. Он
давно уже сидел над ними, а так как день был необычайно знойный и он немало
потрудился — авторов этих книг, кто бы они там ни были, нисколько не унижает
то, что Оливер незаметно заснул.
Иной раз к нам подкрадывается такой сон, который, держа в
плену тело, не освобождает нашего духа от восприятия окружающего и позволяет
ему витать где вздумается. Если ощущение непреодолимой тяжести, упадок сил и
полная неспособность контролировать наши мысли и движения могут быть названы
сном — это сон; однако мы сознаем все, что вокруг нас происходит, и если в это
время вам что-нибудь снится, слова, действительно произносимые, и звуки, в этот
момент действительно слышимые, с удивительной легкостью приноравливаются к
нашему сновидению, и, наконец, действительное и воображаемое так странно
сливаются воедино, что потом почти невозможно их разделить. Но это еще не самое
поразительное явление, сопутствующее такому состоянию. Хотя наше чувство осязания
и наше зрение в это время мертвы, однако на наши спящие мысли и на мелькающие
перед нами видения может повлиять материально даже безмолвное присутствие
какого-нибудь реального предмета, который мог и не находиться около нас, когда
мы закрыли глаза, и о близости которого мы и не подозревали наяву.
Оливер прекрасно знал, что сидит в своей комнатке, что перед
ним на столе лежат его книги, что за окном ароматный ветерок шелестит в листве
ползучих растений. И, однако, он спал. Внезапно картина изменилась. Воздух стал
душным и спертым, и он с ужасом подумал, что снова находится в доме еврея. Там,
в обычном своем уголку, сидел этот безобразный старик, указывая на него и шепча
что-то другому человеку, который, отвернувшись в сторону, сидел рядом с ним.
— Тише, мой милый! — чудилось ему, будто он слышит
слова еврея. — Конечно, это он! Уйдем.
— Он! — ответил будто бы тот, другой. — Вы
думаете, я могу не узнать его? Если бы толпа призраков приняла его облик и он
стоял в этой толпе, что-то подсказало бы мне, как его опознать. Если бы его
тело зарыли глубоко под землей, я сыскал бы его могилу, даже не будь на ней ни
плиты, ни камня.
Казалось, человек говорит с такой страшной ненавистью, что
от испуга Оливер проснулся и вскочил.
О боже! Что же заставило кровь прихлынуть к его сердцу,
лишило его голоса и способности двигаться? Там… там… у окна… близко — так
близко, что он мог бы его коснуться, если бы не отшатнулся, — стоял еврей.
Он заглядывал в комнату и встретился с ним глазами. А рядом с ним —
побледневшее от ярости или страха, либо от обоих этих чувств — виднелось
злобное лицо того самого человека, который заговорил с ним во дворе гостиницы.
Это было мгновение, взгляд, вспышка. Они исчезли. Но они его
узнали; и он их узнал; и лица их запечатлелись в его памяти так прочно, словно
были высечены глубоко на камне и со дня его рождения находились у него перед
глазами. Секунду он стоял как пригвожденный к месту. Потом, выпрыгнув из окна в
сад, громко позвал на помощь.
Глава 35
повествующая о том, как неудачно окончилось приключение
Оливера, а также о не лишенном значения разговоре между Гарри Мэйли и Роз
