Когда обитатели дома, привлеченные криками, бросились туда,
откуда они доносились, Оливер, бледный и потрясенный, указывал на луга за домом
и с трудом бормотал: «Старик! Старик!»
Мистер Джайлс не в силах был уразуметь, что означает этот
возглас, но Гарри Мэйли, соображавший быстрее и слышавший историю Оливера от
своей матери, понял сразу.
— В какую сторону он побежал? — спросил он,
схватив тяжелую палку, стоявшую в углу.
— Туда! — ответил Оливер, указывая, в каком
направлении они скрылись. — Я мгновенно потерял их из виду.
— Значит, они в канаве! — сказал Гарри. — За
мной! И старайтесь от меня не отставать.
С этими словами он перепрыгнул через живую изгородь и
помчался с такой быстротой, что остальным чрезвычайно трудно было не отставать.
Джайлс следовал за ним по мере сил; следовал за ним и
Оливер, а минуты через две мистер Лосберн, вышедший на прогулку и только что
вернувшийся домой, перевалился через изгородь и, вскочив на ноги с таким
проворством, какого нельзя было от него ожидать, кинулся сломя голову в том же
направлении и все время оглушительно кричал, желая узнать, что случилось.
Все мчались вперед и ни разу не остановились, чтобы
отдышаться, пока их предводитель, свернув на указанный Оливером участок поля,
не начал тщательно обыскивать канаву и прилегающие кусты, что дало время
остальным догнать его, а Оливеру — поведать мистеру Лосберну о тех
обстоятельствах, которые привели к столь стремительной погоне.
Поиски оказались тщетными. Не видно было даже свежих следов.
Теперь все стояли на вершине небольшого холма, откуда на три-четыре мили можно
было обозреть окрестные поля. Слева в ложбине находилась деревня, но чтобы
добраться до нее дорогой, указанной Оливером, людям пришлось бы бежать в обход
по открытому месту, и вряд ли они могли скрыться из виду за такое короткое
время. С другой стороны луг был окаймлен густым лесом, но этого прикрытия они
не могли достигнуть по той же причине.
— Не приснилось ли это тебе, Оливер? — сказал
Гарри Мэйли.
— Нет, право же, нет, сэр! — воскликнул Оливер,
содрогаясь при одном воспоминании о физиономии старого негодяя. — Я
слишком ясно его видел! Их обоих я видел так же ясно, как вижу сейчас вас.
— А кто был этот второй? — в один голос спросили
Гарри и мистер Лосберн.
— Тот самый, о котором я вам уже говорил. Тот самый,
кто вдруг набросился на меня около гостиницы, — ответил Оливер. — Мы
встретились с ним взглядом, и я могу поклясться, что это он.
— Они побежали в эту сторону? — спросил
Гарри. — Ты в этом уверен?
— Уверен так же, как и в том, что они стояли у
окна, — ответил Оливер, указывая при этих словах на изгородь, отделявшую
сад коттеджа от луга. — Вот здесь перепрыгнул высокий человек, а еврей,
отбежав на несколько шагов вправо, пролез вон в ту дыру.
Пока Оливер говорил, оба джентльмена всматривались в его
возбужденное лицо и, переглянувшись, по-видимому, поверили в точность его
рассказа. Тем не менее нигде не видно было следов людей, поспешно обратившихся
в бегство. Трава была высокая, но нигде не примята, за исключением тех мест,
где они сами ее притоптали. По краям канав лежала сырая глина, но нигде не
могли они различить отпечатков мужских башмаков или хоть какой-нибудь след,
указывавший, что несколько часов назад здесь ступала чья-то нога.
— Удивительно, — сказал Гарри.
— Удивительно! — откликнулся доктор. —
Блетерс и Дафф и те не могли бы тут разобраться.
Несмотря на явную бесполезность поисков, они не ушли домой —
пока спустившаяся ночь не сделала дальнейшие поиски безнадежными; да и тогда
они отказались от них с неохотой. Джайлса послали в деревенские трактиры,
снабдив самым точным описанием внешности и одежды незнакомцев, какое мог дать
Оливер. Еврей был во всяком случае достаточно примечателен, чтобы его
запомнили, если б он зашел куда-нибудь выпить стаканчик или слонялся
поблизости, но Джайлс вернулся, не принеся никаких сведений, которые могли бы
раскрыть тайну или хоть что-нибудь объяснить.
На другой день возобновили поиски и снова наводили справки,
но столь же безуспешно. Через день Оливер и мистер Мэйли отправились в городок,
где был рынок, надеясь услышать что-нибудь об этих людях; но и эта попытка ни к
чему не привела. Спустя несколько дней это событие стало забываться, как
забываются почти все события, когда любопытство, не получая новой пищи, само
собой угасает.
Между тем Роз быстро поправлялась. Она уже ходила по дому,
начала выходить в сад и снова приняла участие в жизни семьи, радуя все сердца.
Но хотя эта счастливая перемена заметно отразилась на
маленьком кружке и хотя в коттедже снова зазвучали беззаботные голоса и веселый
смех, иногда кое в ком чувствовалась непривычная скованность — даже в самой Роз, —
на что не мог не обратить внимания Оливер. Миссис Мэйли с сыном уединялись
часто и надолго, а Роз не раз приходила заплаканная. Когда же мистер Лосберн
назначил день своего отъезда в Чертей, эти признаки стали еще заметнее, и было
ясно, что происходит нечто, нарушающее покой молодой леди и кого-то еще.
Наконец, как-то утром, когда Роз сидела одна в маленькой
столовой, вошел Гарри Мэйли и нерешительно попросил позволения поговорить с ней
несколько минут.
— Недолго… совсем недолго… я вас не задержу, Роз, —
сказал молодой человек, придвигая к ней стул. — То, что я хочу сказать,
уже открыто вашим мыслям… Самые заветные мои надежды известны вам, хотя от меня
вы о них еще не слыхали.
Роз очень побледнела, когда он вошел, но это можно было
приписать ее недавней болезни. Она опустила голову и, склонившись над стоявшими
поблизости цветами, молча ждала продолжения.
— Я… я должен был уехать отсюда раньше, — сказал
Гарри.
— Да… должны, — отозвалась Роз. — Простите
мне эти слова, но я бы хотела, чтобы вы уехали.
— Меня привело сюда самое ужасное и мучительное
опасение, — продолжал молодой человек, — боязнь потерять единственное
дорогое существо, на котором сосредоточены все мои упования и надежды. Вы были
при смерти; вы пребывали между землей и небом. Мы знаем: когда болезнь поражает
юных, прекрасных и добрых, их дух бессознательно стремится к светлой обители
вечного покоя… Мы знаем — да поможет нам небо! — что лучшие и
прекраснейшие из нас слишком часто увядают в полном расцвете.
При этих словах слезы выступили на глазах кроткой девушки; и
когда одна слезинка упала на цветок, над которым она склонилась, и ярко
засверкала в его венчике, цветок стал еще прекраснее, — казалось, будто
излияния ее девственного, юного сердца заявляют по праву о своем родстве с
чудеснейшим творением Природы.
