— Потерю доброго имени, — ответил Монкс. — А
стало быть, если женщина посвящена в тайну, которая может привести ее к
виселице или каторге, я не боюсь, что она ее кому-нибудь выдаст, о нет! Вы меня
понимаете, сударыня?
— Нет, — промолвила надзирательница и при этом
слегка покраснела.
— Ну, разумеется, — сказал Монкс. — Разве вы
можете это понять?
Посмотрев на обоих своих собеседников не то насмешливо, не
то мрачно и снова поманив их за собой, он быстро пересек комнату, довольно
большую, но с низким потолком. Он уже начал — подниматься по крутой лестнице,
которая походила на приставную и вела в верхний этаж, где когда-то были склады,
как вдруг яркая вспышка молнии осветила отверстие наверху, а последовавший за
ней удар грома потряс до самого основания полуразрушенный дом.
— Вы слышите? — крикнул он, попятившись. —
Слышите? Гремит и грохочет, как будто раскатывается по тысяче пещер, где
прячутся от него дьяволы. Ненавижу гром!
Несколько секунд он молчал, потом внезапно отнял руки от
лица, и мистер Бамбл, к невыразимому своему смятению, увидел, что оно
исказилось и побелело.
— Со мной бывают такие припадки, — сказал Монкс,
заметив его испуг, — и частенько их вызывает гром. Не обращайте на меня
внимания, уже все прошло.
С этими словами он стал подниматься по лестнице и, быстро
закрыв ставни в комнате, куда вошел, спустил фонарь, висевший на конце веревки
с блоком; веревка была пропущена через тяжелую балку потолка, и фонарь бросал
тусклый свет на стоявший под ним старый стол и три стула.
— А теперь, — сказал Монкс, когда все трое
уселись, — чем скорее мы приступим к делу, тем лучше для всех… Женщина
знает, о чем идет речь?
Вопрос был обращен к Бамблу, но его супруга предупредила
ответ, объявив, что суть дела ей хорошо известна.
— Он правду сказал, что вы находились с той ведьмой в
ночь, когда она умерла, и она сообщила вам что-то?..
— О матери того мальчика, про которого вы
говорили? — перебила его надзирательница. — Да.
— Первый вопрос заключается в том, какого характера
было ее сообщение, — сказал Монкс.
— Это второй вопрос, — очень рассудительно
заметила женщина. — Первый заключается в том, сколько стоит это сообщение.
— А кто, черт возьми, на это ответит, не узнав, каково
оно? — спросил Монкс.
— Лучше вас — никто, я в этом уверена, — заявила
миссис Бамбл, у которой не было недостатка в храбрости, что с полным правом мог
засвидетельствовать спутник ее жизни.
— Гм!.. — многозначительно произнес Монкс тоном,
выражавшим живейшее любопытство. — Значит, из него можно извлечь деньги?
— Все может быть, — последовал сдержанный ответ.
— У нее что-то взяли, — сказал Монкс. —
Какую-то вещь, которая была на ней. Какую-то вещь…
— Вы бы лучше назначили цену, — перебила миссис
Бамбл. — Я уже слышала достаточно и убедилась, что вы как раз тот, с кем
мне нужно потолковать.
Мистер Бамбл, которому лучшая его половина до сих пор еще не
открыла больше того, что он когда-то узнал, прислушивался к этому диалогу,
вытянув шею и выпучив глаза, переводя взгляд с жены на Монкса и не скрывая
изумления, пожалуй еще усилившегося, когда сей последний сердито спросил,
сколько они потребуют у него за раскрытие тайны.
— Какую цену она имеет для вас? — спросила женщина
так же спокойно, как и раньше.
— Быть может, никакой, а может быть, двадцать
фунтов, — ответил Монкс. — Говорите и предоставьте мне решать.
— Прибавьте еще пять фунтов к названной вами сумме.
Дайте мне двадцать пять фунтов золотом, — сказала женщина, — и я
расскажу вам все, что знаю. Только тогда и расскажу.
— Двадцать пять фунтов! — воскликнул Монкс,
откинувшись на спинку стула.
— Я вам ясно сказала, — ответила миссис
Бамбл. — Сумма небольшая.
— Вполне достаточно за жалкую тайну, которая может
оказаться ничего не стоящей, — нетерпеливо крикнул Монкс. — И
погребена она уже двенадцать лет, если не больше.
— Такие вещи хорошо сохраняются, а пройдет время —
стоимость их часто удваивается, как это бывает с добрым вином, — ответила
надзирательница, по-прежнему сохраняя рассудительный и равнодушный вид. —
Что до погребения, то, кто знает, бывают такие вещи, которые могут пролежать двенадцать
тысяч или двенадцать миллионов лет и в конце концов порассказать странные
истории.
— А если я зря отдам деньги? — колеблясь, спросил
Монкс.
— Вы можете легко их отобрать: я только женщина, я
здесь одна и без защиты.
— Не одна, дорогая моя, и не без защиты, —
почтительно вставил мистер Бамбл голосам, прерывающимся от страха. — Здесь
я, дорогая моя. А кроме того, — продолжал мистер Бамбл, щелкая при этом
зубами, — мистер Монкс — джентльмен и не станет совершать насилие над
приходскими чиновниками. Мистеру Монксу известно, дорогая моя, что я уже не
молод и, если можно так выразиться, немножко отцвел, но он слыхал — я не
сомневаюсь, дорогая моя, мистер Монкс слыхал, что я особа очень решительная и
отличаюсь незаурядной силой, если меня расшевелить. Меня нужно только немножко
расшевелить, вот и все.
С этими словами мистер Бамбл попытался с грозной решимостью
схватить фонарь, но по его испуганной физиономии было ясно видно, что его и в
самом деле надо расшевелить, и расшевелить хорошенько, прежде чем он приступит
к каким-либо воинственным действиям; конечно, если они не направлены против
бедняков или особ, выдрессированных для этой цели.
— Ты — дурак, — сказала миссис Бамбл, — и
лучше бы ты держал язык за зубами!
— Лучше бы он его отрезал, прежде чем идти сюда, если не
умеет говорить потише! — мрачно сказал Монкс. — Так, значит, он ваш
муж?
— Он — мой муж, — хихикнув, подтвердила
надзирательница.
— Я так и подумал, когда вы вошли, — отозвался
Монкс, отметив злобный взгляд, который леди метнула при этих словах на своего
супруга. — Тем лучше. Я охотнее веду дела с мужем и женой, когда вижу, что
они действуют заодно. Я говорю серьезно. Смотрите!
Он сунул руку в боковой карман и, достав парусиновый
мешочек, отсчитал на стол двадцать пять соверенов и подвинул их к женщине.
— А теперь, — сказал он, — берите их. И когда
утихнут эти проклятые удары грома, которые, я чувствую, вот-вот прокатятся над
крышей, послушаем ваш рассказ.
