Когда затих гром, грохотавший, казалось, где-то еще ближе,
почти совсем над ними, Монкс, приподняв голову, наклонился вперед, готовясь
выслушать рассказ женщины. Лица всех троих почти соприкасались, когда двое
мужчин в нетерпении переглянулись через маленький столик, а женщина тоже
наклонилась вперед, чтобы они слышали ее шепот. Тусклые лучи фонаря, падавшие
прямо на них, еще усиливали тревожную бледность лиц, и, окруженные густым
сумраком и тьмою, они казались призрачными.
— Когда умирала эта женщина, которую мы звали старой
Салли, — начала надзирательница, — мы с ней были вдвоем.
— Больше никого при этом не было? — таким же
глухим шепотом спросил Монкс. — Ни одной больной старухи или идиотки на
соседней кровати? Никого, кто мог бы услышать, а может быть, и понять, о чем
идет речь?
— Ни души, — ответила женщина, — мы были
одни. Я одна была возле нее, когда пришла смерть.
— Хорошо, — сказал Монкс, пристально в нее
всматриваясь. — Дальше.
— Она говорила об одной молодой женщине, —
продолжала надзирательница, — которая родила когда-то ребенка не только в
той самой комнате, но даже на той самой кровати, на которой она теперь умирала.
— Неужто? — дрожащими губами проговорил Монкс,
оглянувшись через плечо. — Проклятье! Какие бывают совпадения!
— Это был тот самый ребенок, о котором он говорил вам
вчера вечером, — продолжала надзирательница, небрежно кивнув в сторону
своего супруга. — Сиделка обокрала его мать.
— Живую? — спросил Монкс.
— Мертвую, — слегка вздрогнув, ответила
женщина. — Она сняла с еще не остывшего тела ту вещь, которую женщина,
умирая, просила сберечь для младенца.
— Она продала ее? — воскликнул Монкс вне себя от
волнения. — Она ее продала? Где? Когда? Кому? Давно ли?
— С великим трудом рассказав мне, что она
сделала, — продолжала надзирательница, — она откинулась на спину и
умерла.
— И ни слова больше не сказала? — воскликнул Монкс
голосом, казавшимся еще более злобным благодаря тому, что он был
приглушен. — Ложь! Со мной шутки плохи. Она еще что-то сказала. Я вас
обоих прикончу, но узнаю, что именно.
— Она не вымолвила больше ни словечка, — сказала
женщина, по-видимому ничуть не испуганная (чего отнюдь нельзя было сказать о
мистере Бамбле) яростью этого странного человека. — Она изо всех сил
уцепилась за мое платье, а когда я увидела, что она умерла, я разжала ее руку и
нашла в ней грязный клочок бумаги.
— И в нем было… — прервал Монкс, наклоняясь
вперед.
— Ничего в нем не было, — ответила женщина. —
Это была закладная квитанция.
— На какую вещь? — спросил Монкс.
— Скоро узнаете, — ответила женщина. —
Сначала она хранила драгоценную безделушку, надеясь, наверно, как-нибудь
получше ее пристроить, а потом заложила и наскребывала деньги, из года в год
выплачивая проценты ростовщику, чтобы она не ушла из ее рук. Значит, если бы
что-нибудь подвернулось, ее всегда можно было выкупить. Но ничего не подвертывалось,
и, как я вам уже сказала, она умерла, сжимая в руке клочок пожелтевшей бумаги.
Срок истекал через два дня. Я тоже подумала, что, может быть, со временем
что-нибудь подвернется, и выкупила заклад.
— Где он сейчас? — быстро спросил Монкс.
— Здесь, — ответила женщина.
И, словно радуясь возможности избавиться от него, она
торопливо бросила на стол маленький кошелек из лайки, где едва могли бы
поместиться французские часики. Монкс схватил его и раскрыл трясущимися руками
— в кошельке лежал маленький золотой медальон, а в медальоне две пряди волос и
золотое обручальное кольцо.
— С внутренней стороны на нем выгравировано имя
«Агнес», — сказала женщина. — Потом оставлено место для фамилии, а
дальше следует дата примерно за год до рождения ребенка, как я выяснила.
— И это все? — спросил Монкс, жадно и пристально
осмотрев содержимое маленького кошелька.
— Все, — ответила женщина.
Мистер Бамбл перевел дух, будто радуясь, что рассказ окончен
и ни слова не сказано о том, чтобы отобрать двадцать пять фунтов; теперь он
набрался храбрости и вытер капли пота, обильно стекавшие по его носу во время
всего диалога.
— Я ничего не знаю об этой истории, кроме того, о чем
могу догадываться, — после короткого молчания сказала его жена, обращаясь
к Монксу, — да и знать ничего не хочу, так будет безопаснее. Но не могу ли
я задать вам два вопроса?
— Можете, задавайте, — не без удивления сказал
Монкс, — впрочем, отвечу ли я на них, или нет — это уж другой вопрос.
— Итого будет три, — заметил мистер Бамбл, пытаясь
сострить.
— Вы получили от меня то, на что рассчитывали? —
спросила надзирательница.
— Да, — ответил Монкс. — Второй вопрос?
— Что вы намерены с этим делать? Не обернется ли это
против меня?
— Никогда, — сказал Монкс, — ни против вас,
ни против меня. Смотрите сюда. Но ни шагу вперед, а не то за вашу жизнь и
соломинки не дашь.
С этими словами он неожиданно отодвинул стол и, дернув за
железное кольцо в полу, откинул крышку большого люка, оказавшегося у самых ног
мистера Бамбла, с величайшей поспешностью отступившего на несколько шагов.
— Загляните вниз, — сказал Монкс, опуская фонарь в
отверстие. — Не бойтесь. Будь это в моих интересах, я преспокойно отправил
бы вас туда, когда вы сидели над люком.
Ободренная этими словами, надзирательница подошла к краю
люка, и даже сам мистер Бамбл, снедаемый любопытством, осмелился сделать то же
самое. Бурлящая река, вздувшаяся после ливня, быстро катила внизу свои воды, и
все другие звуки тонули в том грохоте, с каким они набегали и разбивались о
зеленые сваи, покрытые тиной. Когда-то здесь была водяная мельница: поток,
ленясь и крутясь вокруг подгнивших столбов и уцелевших обломков машин,
казалось, с новой силой устремлялся вперед, когда избавлялся от препятствий,
тщетно пытавшихся остановить его бешеное течение.
— Если бросить туда труп человека, где очутится он
завтра утром? — спросил Монкс, раскачивая фонарь в темном колодце.
— За двенадцать миль отсюда вниз по течению, и вдобавок
он будет растерзан в клочья, — ответил мистер Бамбл, съежившись при этой
мысли.
