– Выходит, он неспроста меня с собой по кабакам и кинотеатрам таскал? Проверял?
– Такая у нас служба, Вадим Сергеевич. Семь раз проверь, один раз доверь. Вы уж не подведите, не то не сносить мне головы. Я и так вас супротив всех правил в группу взял.
– Не подведу, Александр Васильевич, – пообещал Вадим твердейше.
Как будто присягу на верность принес.
К членам своей особой группы Барченко относился как собиратель к редчайшим экспонатам коллекции. Берег их и лелеял. Для участия в северной экспедиции отбирал придирчиво и скупо. Баррикаду Аполлинарьевну не тронул – ей как ближайшей споборнице надлежало замещать его в Москве на весь период отсутствия. Хотел взять Пафнутия, но пожалел разлучать его с чернокожей кралей Дарьей. После долгих обмозгований включил в список греко-индуса Аристидиса, хилера Яакко (куда отряду без врача?) и, разумеется, Макара Чубатюка, который сопровождал шефа повсюду, как верный телохранитель.
Всего же экспедиционный отряд насчитывал пятнадцать душ. Помимо уже упомянутых, к нему прикомандировали отделение красноармейцев – людей бывалых, тертых, обстрелянных на колчаковских и деникинских фронтах. Значился среди них и повар – кудлатый, как баран, Прохор Подберезкин, не умевший и двух слов связать без площадной ругани. Красноармейцев вооружил винтовками, особистам выдали по револьверу. На всякий пожарный отряду были выписаны пулемет «виккерс» и ящик гранат-лимонок. Со всем этим арсеналом и мандатами, сулившими почти неограниченные права, разношерстная компания, спаянная общей целью, отбыла в спецвагоне из Москвы в Питер.
Перед отбытием к Вадиму неожиданно зашла Баррикада Верейская. Она была из тех, про кого в народе говорят: «Взглянет – лес вянет». Железобетонная, не терпевшая телячьих нежностей, она со всеми, кроме Барченко, вела себя ровно-бесприветно. Но сегодня почему-то помягчела, заговорила с Вадимом, как добрая старая нянька:
– Вы там поосмотрительнее… Я на вас вчера воск лила, вышло скверно. – Она порылась в старомодном ридикюле, с которым не расставалась ни на минуту, и выудила из него бесформенную рыжую блямбу величиной с детскую ладошку. – Видите?
– Что же это такое, Баррикада Аполлинарьевна? – учтиво осведомился Вадим.
– Не разбираете? Вот морда, вот рога, вот передние лапы воздетые, вот на задней копыто железное… – Верейская иссохшим пальчиком легонько притрагивалась к округлым, как ложноножки амебы, выростам на восковой лепешке.
Вадим, хоть убей, ничего в этих выростах не разбирал: ни рогов, ни копыт, ни морды. Но на всякий случай помалкивал, давая возможность авторитетной вещунье прорицать дальше.
– Много опасностей вам в этом вояже грозит. И от людей, и от непогоды… Но самая главная опасность вот от этого исходит. – Она поднесла воск поближе к глазам Вадима. – Не знаю, кто таков, но точно не человек. Боюсь, нет у него должного пиетета к сотрудникам ГПУ-с…
Чудище с рогами и одним железным копытом. Ага, учтем. Еще недели две тому назад подобный прогноз рассмешил бы Вадима, но за прошедшее с момента зачисления в особую группу время он свыкся с тем, что вокруг него совершается нечто не совсем укладывающееся в прокрустово ложе традиционного сознания. Да и люди окружали его такие, каких в обычной жизни встретишь редко.
Взять для примера ту же Баррикаду Аполлинарьевну. Все в ней было на контрастах, и каких! Начиная с имени и речи и заканчивая внешностью. Говорила она без дооктябрьских, как у Барченко, атавизмов, но допускала анахроничные словоерсы, причем пристегивала их всенепременно к аббревиатурам, каковых при советской власти расплодилось, как мух в кондитерской. Слетавшие с ее уст «ГПУ-с», «Рабкрин-с», «наркомпочтель-с» и «викжель-с» хлестали по ушам, это было то, что Макар Чубатюк называл помесью Бобика и хрюшки. Но Баррикада Аполлинарьевна употребляла их с завидным постоянством, а замечаний ей, из уважения к заслугам и занимаемой должности, никто не делал. А и сделал бы – кого б она послушала?
Вадим дивился, глядя на ее точеную фигурку, упакованную в платье едва ли не екатерининских лет, сплошь усаженное рюшами и затейливыми ленточками. Замшелая консерваторша? Как бы не так! Ленточки были покрыты не узорами, а вышитыми мелко-мелко лозунгами наподобие «Удвой удой, утрой удой, не то пойдешь ты на убой» или «Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики», а на платье красовался орнамент в виде пшеничных снопов, перепоясанных пулеметными лентами. Даже на ридикюле, которому на вид исполнилось не меньше столетия, на видное место была пришлепнута аппликация – красная звезда, разрывающая двумя мускулистыми лучами ржавые цепи. В довершение ко всему галоши «Резинотреста», которые госпожа-товарищ Верейская носила поверх щегольских шагреневых сапожек, горели вызывающе-рубиновым коммунарским цветом.
Будь это не Баррикада Аполлинарьевна, а кто-то другой, пожиже, заподозрили бы глумление, но весь ее внешний облик – величавый, исполненный достоинства – не позволял и мысли допустить о каком бы то ни было зубоскальстве.
– Баррикада Аполлинарьевна, а почему вы остались в Р-россии? – дерзнул спросить Вадим.
– Не случилось, знаете ли, денег, чтобы в Париж уехать. И кому я там нужна, скажите на милость?
– А в нашу контору как попали?
– Долгая история. После революции в комитет по заготовке валенок и лаптей устроилась, потом год шкрабом-с оттрубила…
– Кем? – переспросил Вадим, не освоивший еще всех новаторских сокращений.
– Школьным работником. Но не моя это стезя – детей учить. А потом с Александром Васильевичем судьба свела, он меня и пригласил… – Верейская отпустила восковой слепок, и он нырнул в раскрытый ридикюль. Докончила уже другим тоном, суконным, без доверительных ноток: – Все, Вадим Сергеевич, я вас предупредила. Вам пора, и мне тоже.
На том и расстались. А через день экспедиция по расследованию арктической истерии тронулась в путь с Октябрьского вокзала Москвы.
В Петрограде задержались всего на сутки – ровно столько заняла погрузка провизии и снаряжения. Барченко торопился, хотел попасть в заполярные земли еще до наступления зимней стужи. Но, невзирая на спешку, укомплектовал он свой отряд со всей возможной предусмотрительностью. Взяли с собой двадцать пар лыж, а также астрономические и навигационные приборы, пять непродуваемых и водонепроницаемых палаток, четыре примуса производства кольчугинского меднообрабатывающего завода, кухонную утварь, запас керосина и сухого горючего, химическую посуду и много чего еще.
Разместились участники экспедиции и весь ее скарб в двух вагонах, которые изначально были подцеплены к составу, везшему станки для предприятий Петрозаводска. Затем же, когда проехали Онегу и рельсовые пути затерялись в лесах Карельской автономии, началась чехарда. Экспедиционные вагоны чуть ли не на каждой станции цепляли к другим поездам, зачастую изрядно перегруженным. Дорога до Кольского полуострова заняла больше недели.
Погода испортилась, висели туманы, а едва миновали станцию Лоухи, с неба, как из прохудившегося ведра, посыпался первый снег. Но шел недолго, перестал и быстро стаял.
