– Ценный информатор… – В мозгу у Вадима уже составлялся план. – Как бы мне с ним познакомиться?
– Он сейчас на охоте. Завтра я вас познакомить.
– Завтра? Мне бы так долго не задерживаться у вас… Я ушел из лагеря втихую, меня должны искать. Боюсь, не напоролись бы на эти «круглые штуки».
– Ты еще слабый, не дойти до своих. И Чальм тебя не отпустить.
Вадим заготовил было отповедь на тему «Кто такие сотрудники ГПУ и почему никому не дозволяется ограничивать их свободу», но приструнил себя, заставил смолчать. Ни к чему нарываться на конфликты, тем более он обязан этим людям жизнью. Рок, в который он никогда не верил, не только сберег его, но и привел туда, куда направлялась экспедиция под началом Барченко. Есть лопари, у них нойд, имеется возможность задержаться в стойбище – иными словами, все составляющие для того, чтобы доискаться до истоков происхождения арктической истерии. Если с первых же шагов выказать гонор, то отношения не наладятся. Лопарский кудесник знает себе цену, еще, чего доброго, разобидится… Нет, тут надо действовать умно.
Вадим внешне покорился воле всемогущего Чальма, позволил напоить себя бордовой горчатиной. Хмарь сбежала с лица Аннеке. Миловидная лопарка застенчиво теребила косички и глядела на чужеземца. Невооруженным глазом было заметно, что он, сам того не желая, запал ей в сердце. Вадим не собирался ее обманывать, он уже рисовал в мечтах домик с мезонином, где на террасе будет пить кофе вместе с Аделью, слушать соловьев и вдыхать аромат тубероз. Но ради дела, пожалуй, не зазорно немного пофлиртовать и с аборигенкой.
– Ты хорошо знаешь р-русский. Училась в школе?
– Меня старший брат учить. Он еще до войны уходить на заработки в Умбу, там и грамоту узнать.
– А где сейчас твой брат?
Аннеке снова затуманилась.
– Его нет.
– Умер?
– Не знать. Он быть, а теперь его нет.
Сплошные недомолвки! Вадим подумал, что не нужно сейчас лезть девушке в душу. Решил заговорить о том, что представляло профессиональный интерес:
– Аннеке… ты говоришь, твой дедушка – нойд. По-нашему это вроде ведун, чародей… Он же не только больных лечит, но и знания древние хранит, так?
– Так. В нашем племени он больше всех знать.
– А знает ли он, что такое меряченье? Или как это у вас… зов Полярной звезды.
Аннеке отдернулась, как будто он сказал что-то, внушившее ей ужас. Зашарила руками по плечам, занавесила косичками лицо.
– Нет! Про это он никогда не говорить. А тебе не надо спрашивать.
– Аннеке! – Вадим потянулся к ней. – Для меня это очень важно! Я же вижу, что ты что-то знаешь… Скажи!
Она подхватилась на ноги, его просьба и тот пыл, с которым он говорил, испугали ее.
– Нет! Я не сказать! Нельзя!
Вадим собрал все силы, привстал, схватил лопарку за худосочные плечики.
– Если не скажешь ты, я спрошу у твоего дедушки.
Она испугалась еще больше.
– Нет! Ты молчать! Он ничего тебе не ответить… Никогда!
Аннеке толчком (экая жилистая!) отбросила его от себя. Вадим не совладал с накатившей слабостью, опрокинулся на оленью шкуру. Аннеке, метнувшаяся к выходу, остановилась, вернулась назад. Милосердие в ней перевесило все племенные табу.
– Я сделать тебе больно?
Вадим, лежавший в одной рубашке и кальсонах, разорвал ворот, стало легче дышать.
– Ничего, – захрипел, отдуваясь, как после марафонского пробега, – все пройдет… А с твоим дедом я поговорю, хочешь ты этого или нет. Чего всполошилась? Подумаешь… Я же не сокровища карибских пиратов прошу показать…
Аннеке не слушала, она не сводила глаз с его разорванной рубахи. Вадим потянул разодранный ворот, чтобы запахнуться, но она юрко схватила что-то, лежавшее у него на груди. В шею врезался шнурок, и Вадим понял: лопарку привлек амулет – тот, на который в свое время обратил внимание Барченко.
– Откуда это у тебя? – спросила Аннеке, трепеща всем телом.
Он ответил честно:
– Запамятовал. Со мной на фронте контузия случилась, есть моменты, которые забылись напрочь. А что, тебе эта вещица знакома?
– Да. – Она запустила руку под свою душегрейку и показала точно такой же амулет. – Это знак нашего рода. Его носить только тот, кто родиться у нас в стойбище.
Когда первое оцепенение после взрыва, растерзавшего Хойко, прошло, Прохор Подберезкин подошел к колючей проволоке и поднял перелетевший через нее оплавленный осколок.
– Полевой фугас. Самовзрывной. Фунтов пять пироксилина, нажимной взрыватель. Немецкая система, я такие в войну видел.
Произнес это тоном университетского лектора и ни разу не выматерился.
Подошел Макар Чубатюк, протянул руку к проволоке, намереваясь пригнуть ее книзу и перелезть туда, где еще курилась неостывшая воронка.
– Не трожь! – одернул его Прохор. – Хочешь, чтоб тебя тоже в котлету перемололо? И проволоку не замай, она, может статься, под напряжением.
– Какое, в туз барсучий, напряжение? Не лепи горбатого, фуфел!
Макар бесстрашно цапнул заскорузлыми перстами проволоку, и в то же мгновение его отбросило метра на полтора назад. Он взревел не своим голосом и тяжело сел, погрузившись в снеговую дюну.
– С вами все ладно, Макар Пантелеевич? – взволновался Барченко.
– …твою дивизию! – Чубатюк был так огорошен, что изменил себе и выругался нецензурно.
– Что, чурбан, выкусил? – едко гоготнул Прохор. – Сказал же русским языком: не лезь, твою в… Свезло еще, что туша у тебя слоновья, не то и дух могло вышибить.
– А ты чего раскомандовался, каракатица млекопитающая? – завелся Макар, как всегда, с пол-оборота. – На кого сандаль раззявил, мышь низколетучая?
Он выкарабкался из сугроба и вытянул лапищу, чтобы сгрести Подберезкина, но тот отточенным движением выхватил револьвер.
– Отлезь, твою на… А то ненароком и чугунок могу продырявить.
– Чего? – Макара вооруженный отпор нисколько не смутил. – Иди, шторы жри, вымя шакалье, бушприт тебе в гузку! Я не помпа, чтоб меня качать, ерш твою латунь!
– Заткни поддувало, – посоветовал Прохор и левой рукой поднес к налитым злостью глазам Чубатюка раскрытое удостоверение. – Читать умеешь… твою на…?
Макар вылупился на слегка размытые буквы, выведенные фиолетовыми чернилами.
– «Агент специального назначения Бугрин Пэ И, – прочел он чуть ли не по слогам, – прикомандирован к экспедиции Барченко А Вэ по личному поручению начальника Особого отдела ГПУ товарища Ягоды Гэ Гэ…» Чтоб мне комодом убиться! Так ты, получается, не борщи варить к нам приставлен?
– Позвольте! – Александр Васильевич с нехарактерной для него прытью затрусил к мнимому Подберезкину, подоткнул пальцем дужку очков, вчитался. – «Для осуществления неослабной революционной бдительности и оперативного надзора…» Что это, простите, за галиматья?
