Солдатик из аэродромной обслуги крутанул двухлопастный винт и тут же дал стрекача, чтобы не быть перемолотым в фарш. Затарахтел мотор, загремела цепная передача, лопасти слились в сверкающий диск. «Блерио-XII» потрюхал по неровностям летного поля, разогнался и взмыл в бессолнечное небо. Сразу же стынь проняла сквозь куртку, но Вадим не подал виду, что мерзнет, только голени руками обхватил поплотнее – якобы для удобства.
– Да… – перекричал Крутов рев двигателя и шум ветра. – Вот вам еще одно испытание: высидеть десять часов, узлом завязавшись. Сумеете?
Вопрос не требовал ответа, типичная издевка старшего над младшим, на какие Олег Аркадьевич был горазд. Поэтому Вадим промолчал, стал смотреть вниз, туда, где распростерлась под крылом Ладога. Но Крутов не отставал, скрашивал болтологией полетную скуку.
– Вадим Сергеич, а как вас в наше отделение занесло? Правда, что профессор Дикань за вас Беляева просил?
– Да, – бессознательно ответил Вадим. – Вообще-то я на фронт хотел записаться, но он отговорил. Да и в комиссии отшили. Сказали, молод еще.
– А к нам, выходит, и желторотиков можно? – подковырнул Олег Аркадьевич, который превосходил Вадима возрастом лет на шесть-семь, не более. – Да не дерите вы нос, я не со зла. Умное теля двух маток сосет. В войну люди скорее взрослеют. Послужите, пооботретесь, заматереете… Наживное!
Суперсовременный моноплан себя оправдывал – летел с сумасшедшей быстротой, разрезая набрякшие облака. Остановку сделали всего одну – в Кеми, чтобы немного размяться и дозаправиться топливом. Уже темнело, короткий зимний день заканчивался, и Крутов спешил продолжить полет, чтобы к ночи добраться до конечного пункта – Колы.
Командир кемского гарнизона – пивное пузо на кривоватых кавалерийских ногах – вгляделся в тускнеющий горизонт, цвыркнул сквозь желтые зубы:
– Не долететь вам нониче до Колы.
– Это с чего ты так решил?
– Замолаживает, – авторитетно изрек пузан, совсем как ямщик, везший будущего составителя толкового словаря. – Уж и у нас шалонник крепчает, а когда к Терскому берегу подлетать будете, и вовсе в круговерть могете попасть. Не летели б лучше, пересидели у нас. Наутро, когда стихнет, спровадим с полным почетом…
Крутов послал советчика в афедрон, и экипаж, наскоро пожевав гарнизонной перловки с мясом, отправился дальше на Север.
Западный ветер-шалонник и взаправду крепчал. Аэроплан все чаще заваливало на правое крыло, пилоту Мише стоило немалых трудов удержать машину в горизонтальном положении. Он снизил высоту, едва не брил верхушки сосен, но скорости не сбавлял – таков был строжайший наказ руководства, полученный Крутовым перед отбытием из Петрограда.
– Нигде, кроме Кеми, не садиться, и через полсуток быть в Коле. Фрегат уже ожидает. Так что, Мишаня, поднажмите!
Мишаня, закусив губу, жал. Настала тьма, включили электрический фонарь, но в броуновском движении снежинок его свет рассеивался, струился слабо и недалеко.
Над Кольским полуостровом сбились с курса. Под порывами разошедшейся бури моноплан беспощадно трепало, стрелка компаса перескакивала с одного деления на другое, и Миша не знал, куда лететь. Крутов, угодив в передрягу, перестал корчить из себя храбреца, струхнул не на шутку и первым предложил нарушить приказ – выбрать площадку поровнее и сесть. Однако осуществить благое намерение оказалось невозможно – под аэропланом проносилась сплошная тундра, ни единой проймы. Вдобавок впереди вылупилось из ночной скорлупы что-то высокое, утесистое.
– Горы! – закричал Вадим, и в рот моментально набился снег.
Фонарь с запозданием выхватил склон сопки. Миша остервенело дернул рычаг, заскрежетали расположенные под сиденьем пилота элероны. Аэроплан встал дыбом, и Вадим с Крутовым навалились на перекрестье лееров, прогнувшееся под их тяжестью, как садовый гамак.
Перегруженный мотор зачихал, но аэроплан все же перевалил через гряду, и Миша выровнял полет.
– Там можно сесть! – проорал Вадим, но, увы, это уже не имело практической пользы.
Патентованный «Гном» умолкнул, лишенный управления и тяги аэроплан еще несколько мгновений летел по наклонной, пока вьюга не опрокинула его. Он закувыркался и стал камнем падать вниз.
Глава VII,
в которой жизнь главного героя не стоит и ломаного гроша
– Да сделай же что-нибудь… сделай!
Вадим выцарапался из липкой поволоки, подскочил, прозрел. Не было аэроплана «Блерио», не было разваливающейся гондолы и несущейся навстречу тверди. Были продымленная вежа и трескучий очаг, возле которого стоял, свесив руки-плети и дыша, как вспахавший десятину конь, нойд Чальм. Бубен и колотушка валялись у его ног. Аннеке отсутствовала.
– Кассьт лийек? – вымолвил шаман с вопросительной интонацией.
– Не понимаю, – проговорил Вадим. – Верни меня назад, слышишь!
– Ми?
– Что «ми»? Говорю, верни назад… туда, в прошлое… – Вадим принялся жестикулировать, надеясь, что это поможет достучаться до непонятливого старикана. – Я не все еще досмотрел, прервался… И про ладанку ничего не было! – Для наглядности взял амулет, который лежал здесь же, на оленьей шкуре, энергично потряс им. – Понял?
Старый мухомор, кажись, понял. Поморгал зыркалами, замотал взлохмаченным калганом.
– Элля! Элля! – и заквохтал-закаркал, глотая слова.
– Не хочешь? – Вадим схватил нойда за пимы, застыл в коленопреклоненной позе. – Ты устал?.. Но мне нужно туда… – Он стал долбить себя пальцем в темечко. – Туда, понимаешь? Я хочу знать все!
С грехом пополам уломал. Чальм снял с себя жилетку, выставил напоказ обвисшую, песочного колера кожу со вздувшимися венами, покрытую каплями пота. Высвободил из меховой обувки ноги, подобрал бубен и колотушку, указал Вадиму на очаг. Вадим уже знал, что делать, – нацелился взглядом на огонь, буквально впитывая в себя его магическую пляску. Нойд затумкал в бубен, застучал костяшками на ожерелье, зашлепал босыми ногами и усыпительно затянул свое:
– Ум-м-м!
Вадим с готовностью поддался чарам, жаждал поскорее провалиться в тот зимний вечер, досмотреть, чем все закончилось. Ведь раз жив сейчас, значит, в авиакатастрофе уцелел. Вероятнее всего, она произошла где-то в этих местах – вот почему они ему так знакомы!
Провалился. Но вовсе не туда, куда метил.
…Он стоял навытяжку, руки по швам, в служебном кабинете, обставленном по-спартански. Из декоративных элементов – только парадный портрет императора Николая Второго над рабочим столом, заваленном бумагами. У стола перед Вадимом возвышался похожий на Кощея офицер в чине генерал-лейтенанта с круглой и абсолютно гладкой головой. Офицер был увешан орденами, среди которых болтался раритетный, по российским понятиям, персидский орден Льва и Солнца. Поскольку генерал трясся от гнева, награды на его кителе дребезжали, как игрушки на рождественской елке.
