Жилет, однако ж, и тут не подвел. Когда отзвуки взрыва затихли в переплетениях лабиринта, Вадим прокашлялся, выплюнул набившуюся в рот пыль, осторожно разогнулся. Позвоночник, кажется, цел, ребра тоже. Исцарапаны плечи, и ноет шея, но лучше так, чем лежать, как Крутов, изорванный и засыпанный камнями. Вот же перекличка судеб! – в пятнадцатом году взрыв в подземелье мог погубить Вадима. Произошло это по злому умыслу Крутова. А теперь сам Крутов пал от взрыва в каменном мешке. Воздал ему Вышний Промысел той же монетой. Перестанет с сего дня Черный Человек наводить ужас на лопарей и забредающих на Сейд путешественников.
О том, чтобы разгрести скальные обломки – этот обелиск, выросший над телом Олега Аркадьевича, – и речи быть не могло. Пускай полежит. Придут солдаты, отроют и труп, и драгоценный ящик. Только б дойти до своих, поделиться вестями, указать путь в пещеру…
К счастью, выход не завален. Вадим видел его за решеткой. Избавиться от замков, отодвинуть изнутри плиту (запомнил, как это делается), и вот она – свобода!
В спину что-то кололо. Вадим снял тяжелый жилет и обнаружил, что он во многих местах подран. Все-таки каменный градобой оказался чересчур серьезным испытанием – плетение разошлось, торчали охвостья проволоки. Вадим, помедлив, бросил жилет на кучу щебенки. Сейчас уже бояться некого, а носить на себе двадцатифунтовое покрытие – семь потов сойдет.
Повернулся к решетке, протянул руку, чтобы подобрать упавшие ключи, и тут заметил, что связку отнесло взрывной волной на добрых два метра. Похолодел. Изворачиваясь, попробовал достать, не получилось – рука была не резиновая, не растягивалась. Поискал глазами что-нибудь длинное – палку, прут, – но вокруг были сплошные камни.
Сердце заколотилось. Это что же – он опять заперт под землей? И на этот раз все куда беспросветнее: в его распоряжении ни еды, ни питья, а доступное пространство – загончик со звериную клетку, между завалом и прутьями решетки. Сколько так протянешь – дня три-четыре, пока не издохнешь от обезвоживания?
Он провел ладонью по стене – сухо. Постучал то тут, то там в надежде, что найдется крутовская подсобка, а в ней – инструменты, динамит… Но стук везде был глухим, да если б и повезло найти – чем проломить прочную перегородку?
Вадим, не придумав ничего иного, взялся разбирать загроможденный вход в «светелку», но почти сразу бросил это занятие. Некоторые каменюки весом не по одному центнеру при всем желании не сдвигались. Тут бригадой целый день возиться нужно, а что уж одному-то?
– Э-э-эй! – заорал так, что сам оглох.
Ори не ори – никто не откликнется, сопка поглощает звуки. Разве что взрыв услышали – в лагере или в лопарском стойбище, – но сообразят ли, что к чему, и успеют ли прийти на выручку?
Схватился за прутья, затряс. Решетка была сделана на совесть, не пошатнулась, железные стержни, вбитые в гору и посаженные на цемент, не думали поддаваться. Вадим без сил повис на них, уставился отупелым взглядом на предательскую связку ключей. Как сказал бы покойный Крутов, близок локоть, да не укусишь.
Но что такое? В туннеле загуркало, в дальнем его конце появился свет. Кто-то сдвинул плиту и вошел в галерею!
Радость Вадима смешалась с опасением. Кто вошел: друг или неприятель? У Крутова вполне мог быть сообщник.
Вадим сунулся к «парабеллуму», брошенному под ноги во время взрыва, но тот оказался раздробленным. А чем тут еще защититься, кроме оружия пролетариата? Вадим ногой подкатил поближе булыжник, но поднимать его не стал, выжидал.
Под сводами пещеры заплескалось пламя факела. Из темени выткалась фигура Прохора Бугрина. Он приблизился к решетке, держа в правой руке горящую еловую ветку, а в другой – «наган».
– Что, попался? От меня, брат, никто не уходил.
В горле карябало. Вадим сглотнул, с опозданием подумал, что облюбованный булыжник сквозь ячею решетки не прокинешь.
– Как ты меня нашел?
– По следу, твою в… Утром увидел охранников порезанных. Весь лагерь вверх тормашками поставил. Забегали, стали искать… Дотумкали не сразу. Барченко что-то про лопарей гундосить начал: не они ли тебя вызволили? А я пригляделся, вижу: следы медвежьи. Но вот какая заноза: к селу пришел один медведь, а ушли двое. Откуда второму взяться?
Вадим сжато рассказал, как был уведен Черным Человеком и что произошло потом. Бугрин слушать слушал, но не верил.
– Баки заливать – это ты брось, на… твою… Все не так было.
– А как?
– Я хоть и не Пинкертон, но допетрил. Стакнулись вы с этим Черным Человеком и провернули дельце. А потом хабар не поделили, ты его и ухайдакал. Верно?
– Неверно! – Вадим ударился в новые объяснения, но и они не возымели действия.
Бугрин по-ковбойски покручивал «наган» на пальце.
– По революционным законам раскатать бы тебя прямо здесь… Говоришь, в ящике золотишко?
– Да. И без меня вы его триста лет откапывать будете. Пещера большая, завалило доверху.
Вадим преувеличивал, но для того лишь, чтобы отговорить Бугрина от самосуда и потянуть время. Надо, чтобы подоспел Барченко, вмешался. А там, глядишь, и Аристидис с Аделью подтянутся. Может, уже и Макар со станции вернулся – знатная была бы поддержка!
– С тобой кто-нибудь пришел?
– На друзей-товарищей надеешься? – Бугрин выпятил нижнюю губу в павианьей усмешечке. – Не надейся, они в селе, я их с собой не взял. Шпокну тебя, и никто не узнает… Что побледнел? А я и правда могу так сделать.
– Можешь, – ответил Вадим, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
– Но не стану. – Бугрин протолкнул между прутьев разомкнутые американские наручники «Пирлесс» – два браслета, соединенных цепочкой. – Надень и застегни. Тогда выпущу.
Вадим повиновался – надел браслеты на запястья, защелкнул. Бугрин поднял связку ключей, открыл решетку, и Вадим вышел из своего вольера.
– С освобожденьицем! – съехидничал Прохор Игнатьевич. – А теперь шпарь на выход!
Плита, запиравшая лаз, была отодвинута, и Вадим беспрепятственно вышел наружу. В лицо уперся мокрый ледяной ветер, он гулял над озером, лизал сопки. Полярное сияние в небе затеяло такое светопреставление, что померкли бы все пиротехнические изыски, виденные Вадимом в довоенном Петербурге на Рождество и Новый год.
Бугрин проверил, плотно ли обхвачены кандалами руки пленного. Подтянул браслеты туже, отчего железо немилосердно впилось в кожу запястий.
– Так-то оно вернее будет, – просвистел, закашлявшись на ветру, и внезапно повернулся к туннелю, из которого только что вышел.
Вадим тоже посмотрел туда и ужаснулся. Видимая в глубине груда камней зашевелилась, приподнялась, и из-под нее вылез Крутов – изувеченный, но живой! Руки были перебиты и неестественно выворочены, кожа на лице иссечена, правый глаз вытек… Отбивная, а не человек!
– Куд-да! – вывалил он изо рта искрошенные зубы.
