В николаевскую эпоху дворянок обучали главным образом в домашних условиях. Государство содержало всего несколько «институтов благородных девиц» и пансионов благотворительного Мариинского ведомства, где в основном учили манерам и домоводству.
С шестидесятых годов во всех мало-мальски значительных городах появляются женские гимназии семиклассного цикла. К ним прибавляются прогимназии, где учили три или четыре года. Сословные ограничения отсутствовали – если не считать имущественного ценза, поскольку образование было платным, а стало быть, для бедноты недоступным.
О развитии российского женского образования много говорили и писали, но цифры выглядят скромно. К концу царствования Александра II в империи имелось 109 женских гимназий и 165 прогимназий, в которых суммарно насчитывалось 30 тысяч учениц – меньше одного процента российских девочек.
За пределами среднего образования девушек поначалу допускали только к педагогике да акушерству. Те, кто желал получить иную профессию, должны были уезжать за границу. Лишь на исходе эпохи в Петербурге открылись Высшие женские курсы, где выпускницы гимназий могли слушать лекции на историко-филологическом и физико-математическом отделениях, но не для практической деятельности, а для общего развития.
Повышение интеллектуального уровня подданных всегда опасно для несвободного общества. В александровской России этот закон острее всего проявил себя в студенческой среде, где соединение реформаторского духа эпохи с молодой пассионарностью создавали взрывчатую смесь.
Еще у Александра Первого возникла рискованная идея превратить университеты в своего рода экспериментальные площадки по приобщению подданных к начаткам демократии. В начале века университетам были дарованы автономия, выборность и прочие права. Николай со всеми этими вольностями покончил и превратил высшую школу в подобие кадетского корпуса. Студентов содержали в военной строгости, заставляли ходить в мундире и при шпаге, при малых провинностях сажали в карцер, при больших – отправляли в ссылку или в солдаты.
Новый император все эти драконовские установления отменил. Контроль над преподавателями был ослаблен, вернулись самоуправление, выборность профессорского состава, вошли в обычай публичные диспуты и собрания, прекратилось преследование студенческих кружков. Плата за обучение оставалась довольно высокой (40–50 рублей в год), но нуждающимся давали льготу, что, как уже было сказано, сильно изменило сословный состав учащихся.
Эти факторы в сочетании с всегдашним радикализмом юного возраста не могли не привести к росту политической активности. Общество обсуждало проекты реформ, ждало перемен, жаждало новых свобод, и студенты, конечно, не оставались в стороне – наоборот, они желали быть в авангарде. Периодически вспыхивали акции протеста – иногда по серьезным поводам, иногда не очень. В 1861 году из-за введения студенческих билетов, которые были восприняты как покушение на вольность, в Санкт-Петербургском университете начались столь серьезные волнения, что это учебное заведение на целых два года закрыли.
В дальнейшем, при графе Д. Толстом, правительственный курс касательно высшей школы выражался в двух параллельных тенденциях. С одной стороны, государство всячески пыталось снизить протестную активность среди студентов, создавая искусственные препятствия для выходцев из низов; с другой – страна отчаянно нуждалась в квалифицированных специалистах, поэтому прилагались большие усилия для повышения уровня преподавания. Со второй задачей власти справились много лучше, чем с первой. В уже существовавших учебных заведениях научно-педагогические стандарты значительно улучшились, к тому же появились новые центры знания.
Университеты открылись в Варшаве, Одессе и Томске, то есть их стало уже десять. Еще деятельней развивали высшее техническое образование. К концу столетия в России будет уже не семь профильных институтов, а шестьдесят.
В целом система российского образования в точности соответствовала анатомическому строению всего общества: светлая, но очень маленькая голова на огромном, немытом теле.
Конституционные поползновения
В великих – действительно великих – реформах этого времени таилось некое глубинное противоречие. Затеяв перестройку всего государственного здания, они не покушались на самодержавный способ правления, который и был первопричиной всех проблем. Империя крепко держалась за свою вековую «вертикаль» – во времена, когда в Европе уже не осталось абсолютных монархий. Повсюду установилась та или иная форма конституционного правления. Даже в Османской империи в 1876 году была провозглашена конституция.
Адепты самодержавия объясняли его правомочность «исконной народностью» царизма – особыми доверительными отношениями между государем и благодарным населением, а парламенты объявляли вредоносной западной напастью, непригодной для русской почвы. Правда, в отечественной истории имелся опыт земских соборов, созывавшихся в шестнадцатом и семнадцатом веках, но старинные представительные учреждения, в отличие от парламента, не являлись постоянно действующим органом, а собирались по царской воле и как правило ничего не решали – лишь смиренно высказывали государю свои чаяния. Тем не менее исторический прецедент существовал, и российские либералы время от времени о нем вспоминали, хотя само слово «парламент» и тем более «конституция» старались не употреблять, поскольку эти термины подразумевали ограничение самодержавной власти.
Первую попытку создать некое выборное представительство еще сто лет назад предприняла Екатерина со своей Уложенной комиссией – и быстро образумилась. При Александре Благословенном правительство поразмышляло над «Всемилостивейшей грамотой» графа А. Воронцова и над планом Сперанского (оба проекта предлагали нечто вроде протопарламента), но решило воздержаться от опасных экспериментов.
Однако в новые времена, наступившие после николаевского «застоя», идея народного представительства возникла вновь – и не могла не возникнуть на волне всестороннего обновления российской жизни. Парламент становится главной мечтой передовых кругов российского общества. В периоды, когда в правительстве задавала тон «либеральная партия», попытки создания конституции предпринимались и на государственном уровне, но такие робкие, что правильнее будет назвать их поползновениями.
Первая подобная инициатива принадлежала министру внутренних дел П. Валуеву, который во времена мягкие был либеральнее либералов, а во времена жесткие делался жестким государственником. В 1863 году возникла ситуация, требовавшая одновременно мягкости и жесткости. Разразилось восстание в Польше. Подавлять его пришлось силой оружия. Это вызвало протесты по всей Европе, где сразу вспомнили о николаевских временах, когда царская власть вела себя по-жандармски. Возникла угроза новой антироссийской коалиции, а сил для большой войны у Петербурга не было. На Западе, особенно в Англии, государственная политика в значительной степени зависела от общественного мнения, которому надо было продемонстрировать, что Россия теперь не та, что прежде. Тут Валуев и представил свой проект, призванный, с одной стороны, успокоить Европу, а с другой сплотить вокруг трона всех умеренных отечественных прогрессистов.
