Никольский выходит из ванной, в том же виде, что и вчера. Садится напротив, задумчиво смотрит на бутылку.
— А мне не положено?
— Что значит твоя татуировка?
— Ты поменяешь это знание на бокал вина?
— Да.
— Ничего не значит. Просто узоры. Смысл не в татуировке.
— А в чем?
— В ощущениях, которые ты получаешь, когда ее наносят.
— И что за ощущения? — хмурюсь.
Он пожимает плечами:
— Больно.
— И все? Тебе нравится боль?
— Нет. Но когда тебе больно, когда иголкой водят по коже без анестезии — ты думаешь только об этой боли. Не чувствуешь ничего, кроме нее. Вот и все. Я ответил на твой вопрос? Заслужил вина?
— Возьми бокал в ящике над мойкой.
Несколько секунд я смотрю на его обнаженную спину, четкую линию позвоночника, мышцы под загорелой, блестящей от влаги, кожей.
— Что ты сказал Машке?
— Это секрет.
— Нам надо договориться о ней, чего бы это ни стоило. Она уже не маленькая, она все понимает, ей страшно. Мы не имеем права втягивать ее в то, что происходит.
— Твои предложения?
— Не ругаться перед ней. Делать вид, что мы… ну не знаю, друзья, что ли? Что между нами нет ненависти. Что ты не мечтаешь меня уничтожить.
— Да, пожалуй. Идет.
— Еще я хочу брать ее с ночевой. Пусть не каждую неделю… но иногда. Я хочу знать, когда она болеет, знать, что говорят врачи на осмотрах и так далее. Хочу бывать на ее утренниках, спектаклях, праздниках. Хочу взять на новогодние каникулы… на несколько дней, чтобы свозить ее в Суздаль. И… летом, в отпуск. На море или в санаторий, еще не знаю. Десять дней.
— Хорошо. — Никольский пожимает плечами. — При некоторых условиях.
Я усмехаюсь и делаю большой глоток вина. Новый круг? Интересно, что он придумает на этот раз? Ненадолго же у нас получилось попрощаться.
— Во-первых, ты подпишешь разрешение на выезд за границу.
В легких кончается воздух, я с силой сжимаю ножку бокала, да так, что она готова треснуть.
— Куда…
— В Италию. Или Испанию. Или Мальдивы. Я не знаю, куда, но я планирую отпуск и, естественно, дочь полетит со мной. Ты подпишешь нужное разрешение.
— Закон изменили, — признаюсь я. — Сейчас нужно ставить запрет на выезд.
— И ты его, естественно, поставила, да?
— Да.
— Вот отменишь или напишешь что там нужно. Это первое условие. Второе — моя дочь не должна видеть никого из твоих ухажеров.
— У меня нет ухажеров… особенно во множественном числе!
— Ты собираешься умереть старой девой?
— Нет, но…
— Вот так. Никаких «Маша, это твой новый папа» или «Маша, это твой отчим».
— Я бы так не поступила с тобой. И с ней. Так нельзя.
Я и сама от мысли, что Вова приведет в дом новую маму, изрядно психую. Представляю себе какую-нибудь длинноногую фифу, расхаживающую по дому в длинном платье и Машку, путающуюся у нее под ногами.
— В-третьих, ты не полезешь в кредиты только для того, чтобы продемонстрировать мне, какая ты прекрасная мамаша.
— Что? — От удивления я открываю рот.
— То. Отпуск на море, Суздаль — на какие деньги? Со съемной квартирой и удаленной работой? Вытаскивать тебя из финансовой задницы я не стану.
— Я не собиралась брать кредиты! Есть такое занятие, называется «копить». Люди копят деньги и ездят на них в отпуск.
— Мы обещали не ругаться при Маше, помнишь? — усмехается Никольский, и я мгновенно остываю.
Несколько минут мы молча пьем вино. За окном продолжает валить снег, к утру наметет столько, что выехать со двора можно будет только вслед за снегоуборочной машиной. Скоро в саду елки. Моя снежинка будет там читать стишок, а я буду сидеть в первом ряду и хлопать. Вряд ли Никольский придет, его работа времени на утренники не оставляет.
— Значит, договорились. Нейтралитет. Машка на первом месте. Делаем вид, что все нормально, — повторяю я.
— Идем спать. С вином не угадал… паршивое.
Я грустно улыбаюсь от накатившей вдруг легкой ностальгической тоски. Вина, фильмы, книги — те вещи, в которых мы крайне редко расходились во вкусах и мнениях.
— Тебе идет на пользу жизнь без меня, Никольский, — говорю я. — Ты становишься человеком.
Только оставайся им. Не превращайся снова в прежнего монстра. Зализывай свои раны, а я…
И я попробую вылечить свои.
Глава четырнадцатая
Владимир
Я чувствую, как тонкие пальчики ведут по моему животу, обрисовывая кубики пресса, спускаясь к ремню. Слышу многообещающий звон пряжки, задерживаю дыхание и наслаждаюсь драгоценными минутами. Когда она обхватывает член рукой, по телу словно проходит разряд тока, а когда пухлые губки прикасаются к головке, я готов кончить. Единственное, что заставляет сдерживаться — нереальное желание почувствовать ее язычок, ощутить, как медленно ее ротик ласкает меня, дарит наслаждение. Смотреть на копну вишневых волос снизу вверх, а потом, когда все кончится, видеть покрасневшие от стояния на полу коленки, и заводиться снова…
Это даже не сон, это какая-то фантазия, смешавшаяся с воспоминаниями. На самом деле я не помню, делала ли вообще Ксюша мне минет за время брака. Наверное, нет, я не настаивал, а она была слишком чопорно воспитана, чтобы проявить инициативу.
Зато сейчас я придумал миллион способов уломать ее на оральный секс. В голове эта сцена проигралась уже тысячу раз, я продумал все сценарии. От привычного шантажа до совсем уж фантастического, внезапно приведшего в странную задумчивость, того, где мы просто занимаемся сексом и нам хорошо. Не потому что ей от меня что-то нужно, а я хочу секс, не потому что Ксюша сбежала и я сражаюсь с яростью, из которой рождается страсть. А просто потому что оба захотели оказаться в одной постели.
Может, начать писать фантастические книжки? Хотя, наверное, лучше эротические…
Звонок внутреннего телефона вырывает из сладких грез. Обеденный перерыв заканчивается, пора вливаться в работу. Нехотя я поднимаюсь с дивана и, зевая, нажимаю кнопку ответа и громкой связи.
— Владимир Борисович, вы просили отчитываться по тому доктору. Я вам там скинул всякое разное, глянете?
— Сейчас посмотрю. Спасибо.
Доктор… тот самый доктор Айболит, который приударил за бывшей. Открываю файл в почте. Посмотрим, что за доктор и есть ли у него скелеты в шкафу.
По мере того, как я читаю, настроение портится.
